Порыв ветра, или Звезда над Антибой - Борис Михайлович Носик
О, эти итальянские охранники древностей! У меня было когда-то немало друзей среди этих тружеников культуры. Иные из них делились со мной лепешкой, виноградом и флягой вина. Слушая с утра до вечера одни и те же речи экскурсоводов, эти талантливые сыны Италии и сами начинали предлагать всеядным иноземцам свои научные услуги. Но бывает в жизни тружеников святой час, когда они закрывают туристам доступ к любым древностям, потому что им не платят сверхурочных, а дома их ждут жены и дети. Конечно, неопытный де Сталь должен был многозначительно пошелестеть лирами кармане, а он учинил безумный скандал…
Вот уж если у тебя нет лир и ты бродишь автостопом, счастливый, свободный и холостой, со спальным мешком за спиной, как довелось мне однажды, тогда другое дело…
Помню, как охранник на раскопе виллы в Пьяцце Армерине сказал мне вполне дружески, запирая у меня под носом калитку:
– Опоздал, парень, конец рабочего дня. Да ты, друг, не грусти, тут в двух километрах заброшенная вилла у дороги. Переспишь там, а утром мы снова откроем. На весь день откроем. Откуда ты притопал? Из Москвы? Из самой Москвы? Счастливчик: там ведь у вас все бесплатно в Москве? Я сам читал в газете «Унита». И образование, и трамвай, и квартиры…Это правда?
– Почти все, – сказал я беспечно и отхлебнул кислого вина из его фляжки.
Я провел тогда чудную ночь на заброшенной сицилийской вилле. Даже крыс не было, одни летучие мыши. Зато на стенах были росписи… А утром я пошел на раскоп и осмотрел с мостков великолепные мозаики полов древнеримской виллы… В гостиной, в детской комнате, в ванной – тигры, дельфины, рыбы… «Квадратные километры мозаик», как писал потом в письме де Сталь. Писал наш бедный Сталь. Круглый сирота…
… С Сицилии перегруженный ситроен де Сталя снова перебрался на полуостров и двинулся в сторону Флоренции. Во Фьезоле смятенный художник вдруг забрал мадам Жанну Матье и увел ее одну на прогулку, бросив и беременную мадам де Сталь с детьми, и подругу Шара резистантку мадам Грийе. Ситуация осложнялась. Пришлось сокращать маршрут.
Забросив на обратном пути мадам Матье и мадам Грийе к их мужьям, Никола довез свою семью до Ланя и сообщил Франсуазе, что он хотел бы побыть здесь один, пусть они все уезжают в Париж.
Он и правда большую часть времени был один, ходил по огромному пустому дому, писал сицилийские пейзажи. Как признает его биограф Лоран Грельсамер, он то погружался в черную, безысходную меланхолию, то обретал необычайное мужество. Биограф говорит в этой связи о повторении «цикла». Того самого, что по нынешней терминологии, является признаком «биполярного аффективного нарушения», которое когда-то некорректно называли «маниакально-депрессивным психозом».
В письмах к знакомым де Сталь бесконечно жаловался в то время на свое тяжелое душевное состояние и свое одиночество.
«Мне кажется, со мной происходит что-то новое, – писал он Жаку Дюбуру, – и по временам оно пришпоривает мою неодолимую тягу крушить все вокруг, как раз тогда, когда кажется, что все наладилось. Что делать?»
Де Сталь пишет Ги Дюмюру, стараясь убедить себя в том, что все к лучшему, что он просто выбрал оптимальный вариант для работы:
«Я пишу сицилийские пейзажи и обнаженных без модели в сарае в Воклюзе на равнине, которая грезит давно высохшим болотом, ее затоплявшим.
Вернувшись из своего путешествия среди призраков греческих морей, я избрал жалкое одиночество, но это мне подходит, ибо есть много шансов так и самому стать призраком, навязчивым или не очень».
На память мне невольно приходят стихи Блока о Равенне, где в глазах местных девушек поэт разглядел ту же грезу об отступившем море…
И все же почему он пишет обнаженных «без модели»?А что с его моделью и возлюбленной Жанной Матье? Похоже, что она от него ускользает время от времени. У нее семейные обязанности? Или это просто игра?
Обещание Никола стать призраком звучит зловеще. Оно повторяется во многих тогдашних письмах де Сталя. Своенравная Жанна тоже не раз слышала его от художника и даже упоминала об этом в письме подруге. О том, что он без конца грозится себя убить.
В середине октября де Сталь пишет Дюбуру, что он сторонится Парижа, где всегда может появиться Розенберг и где сидит его сотрудница. А чем грозит Розенберг? Впрочем, угрозы исходят не только от старого Розенберга. Есть и другие:
«Как бы ужасно ни было одиночество, я постараюсь сохранять его не для того, чтобы исцелиться от чего бы то ни было, а просто чтоб держаться и сейчас и потом в стороне от Парижа».
Не слишком понятно, о чем речь. Понятно, что дела плохи.
Никола сообщает и Рене Шару о том, что он не сможет работать в Париже этой зимой:
«Все дороги трудны, тебе это известно лучше, чем мне, но та, которую я избрал, в конце концов одержит верх, несмотря ни на что, несмотря на нее».
Пьеру Лекюиру де Сталь пишет с большей открытостью, чем прочим, пишет о своих любовных страданиях и унижении. Похоже, что коварная Жанна то появляется, то исчезает надолго, и художник винит в этом ее семью и ее родительский дом, а Рене Шару и вовсе пишет об «интригах Камфу», которые его от нее «отдаляют, как в греческой драме и, может, надолго». Вполне возможно, что в родительском доме Жанны и впрямь не одобряли эту странную связь замужней дочери с женатым и многодетным художником.
Сталь жаловался Шару, что он чувствует себя одураченным, но не может без этого обойтись. Шар не нашел слов утешения. Он устранился. Ушел в тень. Лет на пять.
И все же, несмотря на все муки любви и унижения (а может, и благодаря им), Никола де Сталь создает в этом пустом доме большие новые полотна, непохожие на те, что он писал раньше.
Некоторые из искусствоведов считали, что тяжелое душевное состояние де Сталя накладывало отпечаток мрачности на полотна художника. Жермен Виат писал об «ужасном одиночестве» художника как о настроении живописи:
«Живопись его почти целиком говорит о неотступном смятении, не только о достижении высшего уровня
