Иван Миронов - Замурованные: Хроники Кремлёвского централа

…Если все рушится, осознание пропадает! Знай, оно никуда не ушло, — это твое естественное состояние. Сделай глубокий вдох, резкий выдох через нос. Ум очищается от волнений на своей глади. Пусть препятствия станут твоим путем.

…Страх — это дитя гордости и неуверенности.

…Если чтение дает спокойствие — читай. Если ходьба способствует этому — ходи. Если нет возможности читать или ходить, пусть тебя успокоит биение сердца. Помни, смерть

— это единственное, через что придется пройти всем, и тебе не избежать этого. Каждый миг несет смерть, и это великолепно, это стимул, это власть над самим собой в тот самый миг, когда она еще не пришла, но уже миновала.

…Покаяние в молитве — как глоток свежего воздуха в душном помещении. Любовь к Богу, к Истине усиливается покаянием. Только любовь способна обнажить грех, обнаружить заблуждение и очистить душу через покаяние, через исповедание грехов перед Богом. Покаяние — это возможность положиться на Волю Божию и принять свою судьбу с Верой в Божий Промысел.

…Жить одним мигом (сиюминутным осознанием, непрестанной молитвой) есть уход от греха, уход от желаний и страстей, обретение чистоты. Нет огорчений, нет тревог!

…Ничто не может улучшить или ухудшить твое естественное осознание, ведь оно — ясность, пустота и любовь! Это алмаз! Горе не может затемнить его, но и радость не может заставить сверкать ярче. Эти две крайности могут только увести осознание в сторону, твой взор перестает видеть его (алмаз), но он никуда не пропал. Этот алмаз — совершенная любовь, которую не могут поколебать ограничения! (любовь к Ксюше, осознанная в адвокатском кабинете, когда смотришь на подтаявший снег, мрачные здания и серое небо). Эта любовь не зависит от страха, обид, ревности, радости, побед, отчаяния! Любовь ко всем! Но любовь братская, равная, а не заискивающая и не снисходительная.

…Вера — это начало Воли. Если веришь, что что-то тебе поможет, — это поможет, если веришь, что еда приносит удовольствие, то она принесет, если веришь, что расслабишься, когда выпьешь, то так и будет. Чтобы чего-то избежать или достичь, ты проявляешь волю к достижению этого, но начало идет из Веры. Начало Веры в Бога проявляется в Воле к познанию. Вера крепнет, и все больше Воли направляется на познание Бога! Вера защитит от бед, ведь Вера в Господа оберегает от греха!

…Отпустить все мысли, не думать ни о чем, просто расслабиться, и физически, и мысленно, и духовно.

…Люди страдают не из-за обстоятельств, а из-за своих заблуждений, то есть видят смысл в том, что бессмысленно!»

Война с Грузией. Пока еще обрывочной, зацензурной дезой под лозунгом «Принуждение к миру». Но война. Спецвыпуск новостей за спецвыпуском, дробя похабно-разухабистую выходную сетку каналов. Страшная картина нарастающих жертв: тысяча, полторы, две мирного населения, десять, пятнадцать, тридцать русских солдат. Картинки разорванных трупов, остатки копченого камуфляжа на бесформенном обгоревшем мясе на фоне американских комедий, закадрового хохота сериалов, счастливые визги обнюхавшихся рож «Комеди клаба». Путин тусуется на Олимпиаде — комментарии почти издевательские: то Владимир Владимирович испрашивает мнения Буша на «приграничный конфликт», то обольщает спортсменов, за золото обещая «пустячок» в сто тысяч долларов. Два дня нет официальной внятной реакции на события. Никто такого не ожидал. Россия оказалась не готова.

Новости, обратные пропаганде с совдеповским душком, ползут по прогулочным дворикам, естественно, от грузин: русские самолеты бомбят Гори, Кутаиси, Тбилиси. Из зон Владикавказа всех грузин перебрасывают вглубь России. Язык «врага» на прогулках звучит все реже и реже. Лучше на ломаном, но на русском. Отечественных зэков бодрит, реакция схожа: хоть какая-то движуха. Некоторые нервничают: на тюрьме ходит слух, многими принятый на веру, что в случае войны, согласно секретной инструкции, все сидельцы, приговоренные к пожизненному, особому и строгому режиму, подлежат поголовному уничтожению. Что, мол, для этого чуть ли не в каждой зоне, кроме общей, есть специальные пулеметы для исполнения массовых расстрелов. Поэтому наши боятся не меньше грузин.

…Медведев поручил Бастрыкину отправить свободную группу в Осетию для расследования обстоятельств.

— Чтоб их там всех одной грузинской ракетой накрыло, — злобно потирает руки мой престарелый сокамерник.

В понедельник запланирован выезд на следственные действия — осмотр машины Квачкова, на которой он якобы покушался на Чубайса, вместе со мной. Проснулся в семь утра, минут через пять включился выставленный на таймер телевизор: новости, новости, новости, точнее нудная рефлексия: «Саакашвили — фашист!» и «Пекин — серебро — победа!». Прогнал зарядку. Пять подходов на пресс, четыре — подтягивание с уголком на перекладине. В оконцовке холодный душ. Молитва. Завтрак. В девять утра вывели из хаты.

Сегодня выездных мало: «луганские ниндзя», Костя Братчиков, с карцера на сборку подняли Френкеля. Хохлы войны боятся не меньше, чем грузины, опасаясь попасть под раздачу на правах союзников последних. Проклинают Путина, которого винят в развязывании войны.

Митинг против разгула российской военщины разогнал вертухай, забрав зэков на этап в Мосгорсуд. Снова один, час убиваю чтением. Приехал конвой: водила, младший лейтенант-автоматчик и молодой мусорок с пустопорожними погонами. Воронок оказался новенькой милицейской «газелью», в ней три глухих стакана и торцевой обезьянник, куда меня и закрыли. Только тронулись, как между стаканами началась робкая перекличка. Троих арестантов везут в Следственный комитет из Лефортова. Из разговора, слышу знакомую фамилию — Заздравнов.

— Кто сидит с этой живностью? — вмешиваюсь я в диалог.

— Я, — звонко откликнулось из правого бокса.

— Я думал, Леша уже на зону уехал.

— Нет. Его как свидетеля держат еще на один процесс. Я с ним всего две недели сижу.

— Слышь, ты имей ввиду, это чисто оперская сука. Леша тупой, но вникающий, пишет лучше всякого диктофона. Как он? Жирный? Небось, жрет все, что не приколочено?

— Нет, он такой здоровый, — неожиданно попутчик исполнился боязливым уважением.

— Я и говорю, здоровый в смысле жирный.

— Нет. Здоровый — крепкий и сильный, — голос все больше отдает трепетным признанием заслуг.

— Если он за год мутировал, то тогда конечно, — усмехнулся я, соображая, с кем я всетаки еду. — А кто у вас еще в хатах из громких?

— Иранец-контрабандист, чех, который на Кадырова покушение готовил… — откликается уже сосед слева.

— На Кадырова? — переспрашиваю я.