Михаил Иовчук - Плеханов

— Меня многие спрашивают, не родственник ли я Льву Троцкому.

— Я, разумеется, вас так не спрошу. Разве только это тоже ваш псевдоним, и вы его взяли из симпатии к тому Троцкому.

— Нет, нет, Георгий Валентинович, это моя настоящая фамилия. А политических симпатий у меня еще нет, я вообще беспартийный.

— Первый раз слышу такое… странное заявление.

Посмеявшись по поводу псевдонимов, собеседники почувствовали себя совсем спокойно и приступили к делу.

Плеханов сообщил, что знал Азефа с 1895 года. Но здесь Георгий Валентинович ошибся — сохранилось письмо Азефа к нему от 1894 года, где речь идет о переводе какой-то книги. В то время Азеф учился в Политехникуме в Карлсруэ. Он, как стало недавно известно, и тогда был провокатором; уже в 1892 году он предложил — письменно — свои услуги осведомителя департаменту полиции и получал от него небольшую (пока что) плату. В Карлсруэ не было русских политических эмигрантов, поэтому, чтобы собирать сведения для полиции, Азеф на каникулы ездил в Швейцарию. Никаких подозрений это не вызывало — туда ездили многие немецкие студенты.

В Женеве, очевидно, в 1894 году Азеф и познакомился с Плехановым.

В разговоре с корреспондентом «Русского слова» Плеханов вспоминал об Азефе: он «в то время часто к нам захаживал, спорил и производил впечатление человека, интересующегося литературой. Его коньком был Михайловский. Он с жаром и даже страстью отстаивал роль личности в истории и громил марксизм. За проповедь субъективизма Азеф стоял горой. Разумеется, меня он интересовал только как принципиальный противник. Попыток залезть в душу не делал, но держал себя как хороший знакомый, без фамильярности. Выл не умней, но и не глупей десятка других. Обычный тип заграничного русского интеллигента…»

— В то время его предательство не стоило крови, — заметил Плеханов. — Ведь что бы он про меня ни сказал, мне ничего царское правительство не могло сделать. А тех товарищей, которые приезжали ко мне из России, я старался не принимать дома или, во всяком случае, не при посторонних. Он не был мне ни другом, ни товарищем по партии. Так что нашим — социал-демократам — он немного навредил.

Далее Плеханов, сопоставив провокаторство Азефа и Сергея Дегаева, добавил:

— Вообще апогей расцвета эсеровской партии не превышал никогда уровня упадка «народовольчества». Там развернулся Дегаев, когда не было Желябова, Михайлова и Перовской. Здесь Азеф был «генералом» в момент расцвета. Меня удивляет только, как Гершуни, этот действительно выдающийся человек, не прозрел обмана? Как он мог поверить такому субъекту?

Ушел корреспондент от Плеханова очень довольный беседой. Договорились, что он пришлет текст интервью Плеханову, чтобы тот мог его поправить. Георгий Валентинович в разговоре иногда очень резко говорил об эсерах, что, мол, большинство у них неврастеники и экзальтированные натуры. Он не хотел, чтобы такие выражения попали в печать.

Но через несколько дней по почте пришла бандероль с номером «Русского слова», где было опубликовано интервью с ним под громким названием «Карьера Азефа». Плеханов очень рассердился. Он написал письмо в редакцию «Русского слова», где высказал свое возмущение тем, что корреспондент не показал ему текста беседы: «И это обстоятельство привело к тому, что мой взгляд на упомянутое дело был изложен Вашим корреспондентом неудовлетворительно».

Далее Плеханов излагает свою точку зрения на роль подполья и террора в деятельности партии — «Из статьи г-на Троцкого можно заключить, будто я считаю появление азефов неизбежным плодом «подполья», но это не так. Младотурки тоже действовали в «атмосфере подполья», а между тем мы ничего не знаем о турецких азефах. В «подполье», как и везде, все зависит от обстоятельств. Да и самое существование подполья зависит от обстоятельств, которые необходимо устранить для того, чтобы получить нравственное и логическое право презирать «подпольную» деятельность. Но это мимоходом. Главное то, что в разное время и «подполью» история ставит разные задачи. Обстоятельства, при которых социалисты-революционеры нашего времени хотели воскресить деятельность партии «Народной воли», были неблагоприятны для «терроризма». На это не раз указывали антагонисты социалистов-революционеров — социал-демократы. И эти последние правы. Самые выдающиеся из тех лиц, которые вынуждены были действовать в «подполье», не симпатизировали «террору» и направлялись в совершенно другую сторону: именно в ту, которая была намечена социал-демократической программой. В ряды социалистов-революционеров шли в огромном большинстве случаев люди, хотя и полные самоотвержения, но, по своей крайней нервности, не способные к систематической работе и очень неопытные. Между ними не было и не могло быть лиц, подобных Желябову, А. Михайлову и другим народовольцам, так сказать, «первого призыва». И вот почему они могли быть обмануты Азефом, которому, конечно, не удалось бы обмануть Желябова и Михайлова. Ведь и Дегаев — этот Азеф народовольческого периода — начал свою печальную деятельность только тогда, когда народовольцы «первого призыва» сошли со сцены. Конечно, у социалистов-революционеров был Гершуни — человек действительно замечательный. Но пословица справедливо говорит, что один в поле не воин.

Короче, я думаю, что Азеф мог водить социалистов-революционеров за нос только потому, что они были слабы, а слабы они были потому, что главные силы подполья привлекала к себе социал-демократия».

Однако редакция «Русского слова» напечатала только одну фразу из письма Плеханова, где говорилось, что в изложение его мыслей «закрались некоторые важные неточности». И все. А само письмо Плеханова до настоящего времени никому не было известно.

Разрыв Плеханова с меньшевиками-ликвидаторами, его борьба за сохранение социал-демократической партии, за ее идейные основы сблизили его с большевиками.

29 марта 1910 года восстанавливаются личные контакты Ленина и Плеханова. Ленин пишет после пятилетнего перерыва письмо Плеханову:

«Дорогой и многоуважаемый товарищ! Вполне разделяя Вашу мысль, высказанную и в № 11 «Дневника» о необходимости тесного и искреннего сближения всех истинно социал-демократических элементов в борьбе с ликвидаторством и с отзовизмом, я очень хотел бы лично поговорить с Вами о положении дел в партии, создавшемся теперь. Если Вы тоже находите это полезным и если состояние Вашего здоровья позволяет, будьте добры черкнуть мне (или телеграфировать) пару слов, когда Вы могли бы назначить мне свидание в Сан-Ремо. Я готов приехать для этой цели.