Дмитрий Петров - Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие

От Москвы до самых до окраин колыхался тухлый студень застоя.

Самолеты рулили на взлет.

В том августе на даче телевизор и радио заменяли московские гости.

Они курили на террасе, и – то галдя, то шепча – обсуждали события.

Ромка хоть уже и ходил в школу, но их не понимал. Так, кое-что улавливал: чехи – хулиганят. А хулиганить нельзя. Об этом говорили еще зимой – когда ихние выиграли у наших в хоккей – 5:4. На Олимпиаде! В Гренобле! Дед Иван обличал игроков со львами и болельщиков с трехцветными флагами – уж больно бурно они радовались победе над нами – ледовой дружиной! И не только в Альпах, куда проникли толпы ихней нечисти, но и в Праге, где горожане весело вышли на улицы, да вроде и позабыли войти обратно.

О чехах говорили всю весну. Особо – на 1 и 9 Мая. На 1-е – под Петра Лещенко, на 9-е – под хор: «Когда нажмут водители стартеры…» Дед Иван притворствовал. Не-ет, недолго осталось. Уж мы прижучим эту братскую шиздню. Натянем глаз на жопу «пражской весне»… Шел на чердак, крутил Grundig, ловил «Свободу».

Но ах, в августе – под грохот эшелонов – любимый Ромкин дядька-блин-дизайнер, известный всюду Геня Кохинор (сам, кстати, бывший, кажется, майор), поддавши водки под кустом сирени, кипевшей на отчаянном ветру, вдруг зашумел: «Что за муйня, ребята? Ведь чехи просто пробуют доделать, что не доделали у нас Никитки! Лет через десять поглядим, кто прав!»

На него зашикали…

Хрена се?!

2003, Somewhere in the world

Дормидонт и Калистрат приехали в Америку без девушек. Обсудив вопрос заранее, они решили, что в Тулу со своим самоваром (со своей трехлинейкой) не ездят. Калистрат и Дормидонт разбирались в вопросе. Они любили женщин. Но еще больше любили острые ощущения и современное искусство.

Поэтому, едва прикатив в Нью-Йорк из аэропорта имени Кеннеди и устроившись на постоялом дворе Ассоциации молодых христиан (просто, дешево и в самом сердце Манхэттена), они рванули в Сохо – район галерей, дизайнерских кафе и отелей, гламурных барышень и кайфа.

И потом, оттуда ж – вдруг што не так? – обычным пешком рукой подать и до «Маленькой Италии» (страны незабвенного «Крестного отца»), и до Чайна-тауна (страны офигенного Вантон-супа), и до воронки Всемирного торгового центра (места скорби), и до деревни Гринвич (места оттяга), и до Cтатуи свободы, в конце концов. Свободы – понятно?

Дормидонт и Калистрат приехали не зря. Они считали, что время от времени надо посещать места, которые любишь. А для обоих визит этот был не первым, хотя истории их отношений с Америкой были столь же несхожи, как истории отношений с их российскими герлфрендами.

Калистрату случалось посетить Америку лишь однажды. Первый раз – «чартером» из города Коряжска с грузом бочкотары. Затюрилась она, затарилась, зацвела желтым цветком, и выписал ее тогда в Штаты скотопромышленник Сиракузерс для дальнейшей переброски на юг континента. С целью ее (тары) излечения от желтого цветка. Для обретения ею, прямо скажем, новой жизни.

По пути в железном брюхе аэроплана Калистрат – тогда студент-философ Ростовского университета – всё читал, читал Вольтера, размышляя о непростых реляциях филозофа с русской историей и реальностью и, в частности – с государыней Екатериной. Отношения эти были ох как непросты, исполнены перипетий, перепитий, переписки и французского языка, так что чтение поглотило всё внимание юноши и притупило осторожность.

А надо сказать, что Калистрат проник на борт не то чтоб тайно, но и не вполне явно. Дело в том, что на летное поле Коряжска он прибыл за вином. За напитком для всего педотряда. Предполагалось, что потребное его количество можно купить в буфете речного вокзала. Но, размышляя в пути о категорическом императиве Канта, Калистрат перепутал водную пристань и летную гавань. И, умело руля мотоциклом «Ковровец», прибыл-таки на брег последней, по неясной ассоциации предпочтя указателю «Речной порт» направление «Аэропорт "Коряжск"».

И как же он удивился, когда там, где земля смыкается с небесами, нашел лишь махонький барак в соседстве с надутой ветром полосатой колбасой, штабель бочкотары, сдержанно сияющую сигару самолета и его отважного хозяина – Ваню Кулаченко. Вина не наблюдалось.

– Вино? – спросил Калистрата отважный сокол Родины в белом шарфе, роскошно сидя в траве, киношно привалившись к шасси. – Вина нет. Но ты не тушуйся. Есть. – Витязь неба достал из недр еще ленд-лизовской кожанки приятную фляжку с эмблемой ВВС – стальными руками-крыльями, пропеллером и звездой. – На шоблу твою не хватит. Но сам – соси, не стесняйся. Я человек с неполным высшим образованием и знаю, как это бывает, когда и жизнь, и слезы, и любовь. – И строго повернул в профиль свое недюжинное лицо.

Услышав такие слова и узрев чеканный бок лица труженика неба, Калистрат принял фляжку и немного выпил. Потом глянул на свекольный закат, на облака над близким бором, вспомнил свою любовь Клаву Штиль, пролитые по ней слезы и легкую свою жизнь и, булькнув, выпил еще.

Тогда Ваня, мягко приняв у студента душистую емкость, задушевно к нему обратился: слышь, корешок, помоги мне реально погрузить бочкотару, а то Вова Телескопов, друг сердешный, с машины ее снял и ушел на маршрут, а мне одному в самолет ее никак, сам видишь, брателя.

– А вы куда ее – такую славную, ладную да ненаглядную?

– Да в Соединенные, стал быть, Штаты Америки. По приглашению трезвомыслящего гедониста и прогрессивного буйвола мясной промышленности Сиракузерса. На побывку да поправку. С дальнейшей отправкой по определенному маршруту.

– О! – молвил тут юноша. – Я вам, конечно, помогу!

– Сердечное спасибо! А то ведь как дадут вылет – что ж я буду как дурак: в Америку лететь или ротом комариков ловить? Как ты считаешь, студент?

И описал головой дугу на закат, куда на большой высоте ему предстояло доставить свой груз. Закат из свекольного становился клюквенным. Облака над Родиной обретали всё большую перистость. Был час прорех, канун побега… И Калистрат уже катил бочкотару в ухающее брюхо самолета. Уже поднимал ее бережно на борт. Уже устанавливал да укладывал ее, родимую.

Не успел уложить разлюбезную, как раз – сигнал: на вылет! Только и успел люком хлопнуть, как отважный пилот ломанулся в кокпит и умчался в зенит – туда, в сверкающее небо. По радио поют: я Земля, я своих провожаю питомцев!.. Бога видите, товарищ Кулаченко?

– Бога не вижу. А вот ангелов как раз вижу…

Марш теперь в Америку. И вот уже Остин на связи: Хай, фолкс! Хау ар ю дуин?

– Файн!

– Ну, заходите, покамест, на посадку.