Я — сын палача. Воспоминания - Валерий Борисович Родос
Начал писать о Ермакове, приступаю к самому главному, заветному, и растерялся. О чем по порядку дальше писать? Как Няф-Няфа, гундосового блатаря, одного из главных городских бойцов, побили? О поэзии?
Женя робко, стеснительно, издалека, но нежно любил поэзию. Лирику тонкую, много наизусть знал, даже сам сочинял, только никому не показывал. Морда как у портового грузчика или дальнобойщика, а туда же — стихи, лирика. Еще Ермаков любил разговаривать, вернее, говорить сам. Без дефектов речи, но и оратором он не был. Повторы, просторечья, слова-паразиты, простой без завитушек народный мат, ну какой к черту ритор!
Он был рассказчиком. Народный такой кот-баюн. Рассказывал истории, которые непрерывно, ежедневно случались с ним или кем-нибудь из его друзей. В рассказах Ермакова — куда больше, чем в моих, — драк было в неизбывном изобилии.
В период нашей с ним дружбы у него «был» друг Артем, мастер спорта по тому же самбо, человек исключительно благородный и спокойный до умиротворенности, но почему-то именно эти качества притягивали к этому Артему все темные силы. По одной и группами. Он был как Джеймс Бонд. Или Супермен, или еще кто. Идет по улице, не все узнают, гуляет как простой гражданин. Но вот где-то обязательно рядом, на доступном расстоянии обижают женщину или старушку, красавицу девушку, школьника или инвалида. Или грабят банк. Такое введение в действие: придурки грабят банк, а мимо как раз проходит Артем.
Никто никогда этого Артема не только лично не знал, но даже и не видел ни разу, даже милиционеры, вот и мне не пришлось, но слава его гремела. В рассказах у Жени.
Имя моего старшего сына Артема дано ему в честь греческой богини Артемиды, Артема Веселого и в малой степени в честь этого невидимого, но героического друга Ермакова.
Через много лет мы уже пожилыми степенными людьми встретились в доме Ермакова. Он как раз был замдиректора одного из самых богатых колхозов в Крыму. (Это не он, это я говорю, мне-то верить можно.) Приехали всего несколько старых, старинных друзей, я, как всегда и всюду, с Люсей, они тоже друг друга по двадцать лет знают. Однако тогда, когда мы все знали друг друга и дружили, Люся была совсем еще девочкой и участвовала далеко не во всем. И вот мы расселись. За первый час в квартиру Ермакова раз пять стучались:
— Женка прибегла, говорить, там к найшому Евгению Мыхалычу гости с городу понапрыехалы, поды, говорит, снеси для гостей како-нибудь угощение.
И вносит корзину: свежие яйца, кусок окорока, домашняя колбаса. В магазинах-то, в том числе и сельских, одно хозяйственное мыло на случай войны и городской маргарин на все случаи домашней кулинарии.
— Евгений Михалыч, корзиночку после отдай, не забудь, а то женка заругаить.
Следующий стучится, там за дверью в очереди стоял:
— Звиняй, Мыхалыч, я тут проходил, все село гутарит, шо к тебе гости с городу приихалы. Тебе ж, думаю, городских и угостить нечем, я тебе огурчиков свежих принес с огороду. А от тут соленые, жинка сама для себе солила, не побрезгуй.
А за ним следующий, с помидорами. С маслицем домашним. Кусок свинины с пол ноги.
А водка у нас была своя.
У Жени как раз была походная жена, Света, довольно еще молодая и симпатичная женщина, чуть только по деревенскому более, чем положено, пушистая, она и нарезала, и наливала, и за сменой блюд следила. И смеялась вовремя.
А мы вспоминали. Жизнь вообще нашу молодую вспоминали и ермаковское вранье: то один одно расскажет, другие добавляют и исправляют, то другой, а сам Ермаков с нами спорит за правду своего вранья. До утра сидели.
Люся моя никогда в жизни так много не хохотала и с некоторым особым чувством, вроде уважения, на меня утром посмотрела:
— Как вы весело жили, жалко, что я раньше не знала.
Однако в этом на всю ночь конкурсе вовсе не мой Артем победил, а некий другой, совсем неизвестный мне «друг» Ермакова, вообще без имени, но зато с фамилией Обликов. Тоже мастер спорта по самбо, но еще и поэт, и инженер, борец за правду. Он родился, когда я уже в университет поступил.
Позже, уже в Америку, Ермаков присылал мне огромные письма на четырех листах от руки с обеих сторон. Начало традиционное: «Привет, Валера». Заканчивались тоже: «Наилучшие пожелания Люсе. Твой навсегда друг Ермаков». А в середине весь текст письма:
— Хочу рассказать тебе одну забавную историю. Еще когда я был заместителем председателя колхоза (вариант: работал инженером в Крымэнерго. Подтверждаю, действительно работал), сидим мы как-то на правлении…
И так все письмо. О себе, о семье ни слова, мне — ни одного вопроса.
Не все пропало. Но, во-первых, как у Андронникова, устно у Жени было куда интересней, живее, чем на бумаге. Во-вторых, с какого-то момента я стал Женины рассказы выставлять в интернет. И некоторые из них я же встречал потом на совершенно иных сайтах, как жемчужины, отысканные в недрах инета. Расскажу здесь одну из опубликованных мной его историй. Копия не сохранилась, и не представляется вероятным найти ее в дебрях интернета. Пишу наново.
Как-то состоялось расширенное областное совещание начальников среднего звена в сельском хозяйстве. Банкет. Стол буквой «П». В середине одной из ножек Женя, Евгений Михайлович Ермаков, радушный красномордый бабий угодник. А рядом довольно пожилая дама, склонная к кокетству. Никаких серьезных замыслов, но из джентльменских соображений стал Женя делать вид, что ухаживает. А преклонных лет девушка в самых жеманных манерах стала эти ухаживания принимать.
— Не хотите ли шашлычок? С пылу, с жару, сочный, сам в рот просится.
— Да нет, Евгений Михайлович, я уж лучше салатик.
— Хорош и салатик, но шашлык из молодого барашка…
— Да не смогу я его жевать. Мне бы ваши зубы…
И тут Женя самым залихватским движением выхватывает изо рта вставную челюсть:
— Нате, пользуйтесь, для вас я и своих зубов не пожалею. Тем более что у меня запасная вставная челюсть есть!
Тут барышня весь стол, куда сумела достать, заблевала.
И наконец, там же я запостил своих штук двадцать историй и баек в его, в Женину, честь, подписываясь везде и до сих пор Ермаков.
Он не обидится. Он уже умер.
Говорят, что правда одна на всех. Есть, мол, такая правда, одна-единственная, для всех правда. Ответственно заявляю, кроме математики, нет такой правды. Есть она только в науке, как идеал, недостижимый образец. А в жизни, в реальной жизни… Вот солнце заходит, а у кого-то
