Арман Жан, де Ришелье - Мемуары

В то же время Господин Принц стал умолять Барбена уговорить Королеву выпустить его на свободу, а маршальшу — упасть к ее ногам с той же просьбой: вот насколько велика уверенность сильных мира сего, что, как бы дурно они ни поступали, все им обязаны.

Господин Принц заявил, что в том случае, если его захотят подвергнуть публичному процессу, он ничего не скажет; в другой раз он заявил то же самое; и добавил, что, если бы Королева захотела передать ему весть об освобождении через маршала д’Анкра и г-на де Темина, он открыл бы ей как собственные низкие умыслы, так и планы своих сторонников, замышлявших против Короля: это отнюдь не свидетельствовало о благородстве и смелости, которой должен обладать человек его положения.

Королева ответила мудро и достойно: что она не желает знать более того, что знает, и предпочитает скорее забыть о прошлом, чем снова ворошить его.

Потом он заявил маршалу де Темину, что, если бы Королева промедлила, Король лишился бы короны: это свидетельствовало о его былой дерзости, а также о подлых планах его сторонников; все это было примером того, какие разноречивые мысли обуревают сильных мира сего, когда они, совершенно того не ожидая, оказываются загнанными в угол, и об отсутствии благородства, характерном для тех, кто не сумел обуздать себя, будучи обласканным судьбой.

В день, когда он был взят под стражу, г-н дю Вер, хранитель печати, Вильруа и президент Жанен испросили аудиенции у Королевы, у которой в тот момент находился г-н де Сюлли, и повели с ней речь о том, что дело зашло так далеко, что, если Господина Принца не освободят, страна будет в опасности; они говорили об этом то ли по своей неопытности, как г-н дю Вер, то ли по причине врожденной робости души, как г-н де Вильруа, которому вообще было присуще подчиняться обстоятельствам и скорее отдаваться на их волю, чем самому руководить ими, то ли по причине привязанности к принцам, как президент Жанен, постоянно ждавший от каждого из них милостей. Г-н де Сюлли, резкий и недостаточно осмотрительный, пламя ума коего, не озаряя прошлого и не освещая будущего, распространялось только на настоящее, добавил вслед за остальными, что тот, кто посоветовал Королеве взять Господина Принца под стражу, сослужил плохую службу государству. Королева, видя, как было воспринято ее решение, отданное после тщательных раздумий, отвечала, что удивлена дерзостью его речей и что, должно быть, он лишился рассудка, если спустя три дня после того, что он сказал Королю, он уже все забыл; услышав это, он сконфузился и покинул собравшихся, к немалому их удивлению. Спустя какое-то время его супруга попыталась извиниться за него, объяснив его поведение страхом, связанным с тем, что незадолго до того его предупредили, будто принцы и вельможи, сторонники Господина Принца, приняли решение убить его, уверенные, что он — инициатор ареста Господина Принца.

Королева, заверенная своими слугами и огромным количеством знати в преданности Королю, не изменила своего решения и лишь предприняла ряд мер, чтобы еще упрочить его и обезопасить от возможных случайностей.

3 сентября она велела перевести Господина Принца в хорошо охраняемое и защищенное решетками помещение Лувра А 6 сентября Король был в парламенте, где сделал заявление о взятии Господина Принца под стражу; он пояснил, что ради спокойствия в государстве и следуя Луданскому договору, он передал во владение Господина Принца губернаторство и города в провинции Берри, большую сумму денег одному из примыкавших к его партии вельмож, право талиона другому и непомерные, незаслуженные выгоды всем его сторонникам, без чего нельзя было заручиться их спокойствием, для чего, собственно — в том не было сомнений, — они и брались за оружие.

Но, несмотря на все это, они нарушили договор и, не оценив того, на что он пошел ради них, наступив на свою гордость, покусились на свободу Его Величества. И вот все эти происки вынудили его не только ради собственного спасения, но и ради государства арестовать Господина Принца, чтобы таким образом вырвать его из-под власти тех, кто окончательно завел бы его в тупик и погубил, и ограничить этим арестом не столько его свободу, сколько действия пользующихся его покладистостью и его именем злоумышленников.

Тем не менее Король объявил, что прощает всех причастных к этому заговору, примкнувших к нему советами или делами, при условии, что они явятся в течение двух недель просить прощения у Его Величества; также он заявил, что тот, кто будет упорствовать в дурных замыслах, понесет наказание в соответствии с королевскими ордонансами и будет обвинен в оскорблении королевской власти.

По прошествии недолгого времени было объявлено под звуки фанфар, что все слуги и приближенные вышеупомянутых принцев в течение двадцати четырех часов должны покинуть Париж, если ими не будут сделаны заявления о верности Его Королевскому Величеству. И дабы не упустить ничего, что вело бы к миру в стране, он известил собравшихся в Суассоне г-д де Шанвалона, де Буассиза и маркиза де Виллара, деверя г-на де Майенна, что предлагает им все, чем королевская власть может поступиться ради того, чтобы они вернулись к своим обязанностям.

Эти принцы собрались в Суассоне 2 сентября. Г-да де Гиз и де Шеврёз прибыли туда первыми, г-н де Френ, губернатор города, находившегося во владениях г-на де Майенна, отказался отворить им ворота до прибытия самого г-на де Майенна, и хотя г-н де Гиз пытался поспорить с ним, все одобрили подобное поведение.

В первый же день они отправили к герцогу Вандомскому, бывшему в это время в Ла-Фере, и герцогу де Лонгвилю, находившемуся в Перонне, просьбу в течение трех дней прибыть в Куси, чтобы там обсудить положение дел. Кардинал де Гиз, прибывший в Суассон 3 сентября, также оказался в Куси. Г-н де Гиз был очень опечален и растерян: то ли вспомнил о случившемся некогда с его отцом и ужаснулся тому, что оказался замешанным в заговоре, то ли оттого, что впервые вот так открыто примкнул к антикоролевской партии и растрачивал славу, которой так кичился — славу человека, всегда твердо следующего решениям Короля, — то ли оттого, что не считал их Лигу жизнеспособной, учитывая, что Господин Принц находился под арестом, то ли сожалел, видя, как теряет честь командовать армиями Его Величества, будучи сведенным до уровня других принцев, оспаривавших его право на такое положение.

Его поведение было непонятно принцам, и они перестали ему доверять. Дабы полностью привлечь его на свою сторону, они воздавали ему всевозможные почести и дали ему понять, что он будет признан ими своим главой, что вызвало протест со стороны лишь г-на де Лонгвиля. Это, однако, не помешало им принять план действий, по которому каждый обязывался набрать как можно большее число сторонников и через двенадцать дней съехаться в окрестности Нуайона, где был назначен главный сбор; они рассчитывали на восемь-девять тысяч пеших воинов и на полторы-две тысячи конных, с тем чтобы вести их прямо на Париж и там сразиться с королевскими войсками, если те окажутся у них на пути, а заодно и понять, как их поход повлияет на недовольные умы Парижа.