Мария Грей - Мой отец генерал Деникин
А мать к этому добавляет: «Скоро мы возвращаемся в Нью-Йорк или, скорее, в его пригород, где мы наконец нашли маленькую квартиру в доме, окруженном деревьями и зеленью, почти на берегу моря. Наш новый адрес: 160-16 авеню, Уайтстоун, Нью-Йорк.
Здоровье не улучшается, хотя мы провели это лето в исключительных условиях. Я убедила твоего отца проконсультироваться у немецкого специалиста сразу, как только мы вернемся в Нью-Йорк».
Русский врач, лечивший Рузвельта, несколько разочаровал моих родителей. Он поставил диагноз: коронарная закупорка, но не прописал ничего, кроме нитроглицерина в случае приступа. Накануне осмотра у немецкого специалиста мать, собираясь быть переводчицей, проверила и уточнила перевод некоторых слов: позвоночник — Ruckgrat, усилие — Anstengung, причина — Ursache. Отец сделал для памяти краткие записи в книжке:
«Операция простаты в 1942 году.
Ревматизм позвоночника.
Застарелая грыжа.
Хронический бронхит с 60 лет.
В настоящее время:
внезапные боли в груди несколько раз в день во время физических усилий (длительной ходьбы, подъем по лестнице), при сильном ветре, иногда без всяких причин.
Отдышка, особенно ночью.
Тяжесть во всем теле.
Общая слабость».
Доктор-немец слушает, простукивает больного, прописывает ему капли и пилюли, настаивает на режиме похудания.
30 января Ксения Деникина пишет капитану Латкину: «После нескольких дней улучшения А.И. опять страдает от сердечных припадков. А живем в тепле и комфорте — удивительная страна, все здесь есть, ни сезоны, ни неурожаи не имеют значения…»
А.И. прибавляет несколько строк: «Благодарю за поздравления и желаю всякого благополучия, у нас — без перемен. Похварываю. Много работаю. Труд рассчитан на два года…»
На Пасху отец поздравил меня и просил прислать некоторые документы, оставленные на бульваре Массена. Его обычный оптимизм на этот раз изменил ему: «Воистину Воскресе!
Поздравляю со Светлым Христовым Воскресением, хотя и прошедшим, и желаю всем вам возможного благополучия. Не знаю, придется ли еще увидеть своего внука, но если он не будет говорить по-русски, для меня это будет большим огорчением. Где проведем лето, пока что не знаем».
В июне 1947 года мои родители направились к канадской границе. Друзья Бибиковы пригласили их провести лето на своей ферме, расположенной на берегу озера Мичиган.
Глава XXVIII
ДВЕ КОШКИ ГЕНЕРАЛА ДЕНИКИНА
Может показаться странным, что последнюю главу этой книги я посвящаю кошкам. Но для меня история о них тесно связана со смертью отца.
Генерал не любил кошек. Однажды, когда я еще была маленькой (мы жили в Брюсселе), я заметила, как он ущипнул кошку, пытающуюся забраться к нему на колени. Я возмутилась. Мой отец попытался оправдаться:
— Я люблю всех животных: лошадей, собак и даже кур и гусей, но я не выношу этих мурлыкающих притворщиков, этих когтистых лицемеров…
Через два года в Капбретоне соседка подарила мне маленького котенка. Я плакала весь день, добиваясь позволения оставить кошку у себя. Мы назвали ее Бим-Бом. После каникул мы вернулись в Ванв. Кабинет отца стал любимым местом Бим-Бома. Она часами лежала на его бумагах, стала их частью. Напротив стола, на камине восседал фарфоровый медведь, с которого отец сам вытирал пыль, боясь, как бы его не разбили. Бим-Бом не оценила этих предосторожностей. Однажды, когда отец работал, она вскочила на камин. Отец работал. Он поднял глаза от бумаг и погрозил кошке пальцем.
— Осторожнее, там медведь!
Продолжая смотреть на хозяина своими голубыми глазами, Бим-Бом решительно ударила лапой своего соперника, он упал на пол и разбился. Я ожидала, что отец выйдет из себя, но ничуть не бывало. Он послал меня за веником, шепча про себя: «Не ожидал, что она так ревнива».
Мы отдыхали в каникулы в деревне провинции Дофине, когда Бим-Бом съела отравленную мышь. Здесь трудно было найти ветеринара, к тому же они лечили только коров, лошадей, коз и — в исключительных случаях — собак. Кошка умирала в своей корзине, поставленной рядом с кухней. Мой отец ушел за пистолетом. Отсылая нас из кухни, он прибавил:
— Я не могу видеть, как страдает это животное. Я должен с этим покончить.
В течение часа мы ждали выстрела. Дверь кухни открылась, появился отец с пистолетом в руке.
— Все кончено. Она мертва. Я не смог выстрелить. Ее голубые глаза все время смотрели на меня.
Отец больше не хотел и слышать о кошках. Через год в Ментононе я спасла от утопления одного котенка тигровой масти. Отца не было дома. Мама и я спрятали завернутого в тряпку новорожденного в нижнем ящике буфета. На следующее утро отец обнаружил его и сильно разгневался. Мама бросила ему вызов:
— Прекрасно, тогда покончи с этим маленьким существом без промедления.
Мы кормили котенка с помощью соски и назвали его Вася. Едва открыв глаза, он сразу стал отдавать предпочтение отцу и спал на его бумагах или на его кровати. Он попал в расставленные для лисиц силки, выжил, переезжал со своими хозяевами в Севр, Валлуар, Ашер, Париж, Монтей-ле-Виконт, Мимизан. Кормила его моя мать, но любил он отца. У него уже не было ни когтей, ни зубов (суровые годы, проведенные в Мимизане, можно было считать один за два), когда мои родители уехали в США. Время шло. Вася уже не мог взобраться на стул, спал в корзинке, ел пюре из мяса и рыбы. Время от времени он смотрел на входную дверь и ждал возвращения своего хозяина.
7 августа 1947 года (сын гостил у моих бретонских друзей) я ушла на работу, как обычно. Стояла летняя жара, и я оставила окно открытым. Подоконник был так высок, что Вася не мог на него запрыгнуть. Вечером я не обнаружила кота. Никто не приходил в мое отсутствие. Для него был один лишь путь — окно. Я спустилась вниз, опросила трех консьержек, никто ничего не мог сказать. Без всякой надежды я спустилась в подвал и стала звать Васю, но тщетно. На следующий день после полудня (в этот день я была выходная) я услышала звонок в дверь. Капитан Латкин, слишком взволнованный, чтобы говорить, со слезами на глазах протянул мне телеграмму:
«Оповести Марину, что отец умер. Ксения Деникина».
Моя первая реакция должна была удивить Латкина:
— Вася уже знал, что его хозяин умер! Вчера он… исчез!
Труп Васи так и не был найден.
Через две недели я получила мамино письмо.
«Маришка, ужасно трудно мне взяться за перо и написать тебе все это. Каждый раз собираюсь и каждый раз откладываю. Я все еще живу, как в какой-то ненастоящей жизни, хожу, говорю, читаю и все — ощущение какого-то страшного сна. Первое время мне давали так много наркотиков, что я и в самом деле жила в полусознании. Нет сил признаться самой себе — его нет, я — одна, кончена жизнь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});