Между жизнью и честью. Книга I - Нина Федоровна Войтенок
Хорошо помню голос верхового, который созывал взрослых на собрание. Он подъезжал к окну и громко кричал: «На собрание!». Мог крикнуть два-три раза, пока не поймёт, что его услышали. Это происходило или летом, когда уже всё управлено дома, и наступили густые сумерки или зимой, когда солнце спускалось за горизонт. Много позже уборщица конторы разносила по домам маленькие бумажные полоски — приглашения либо на собрание, либо на заседание правления.
Долгими зимними вечерами мама вышивала прекрасные полотенца, папка читал свою любимую газету «Красная Звезда» или зелёную толстую книгу, на которой было написано «И. В. Сталин». Книга хранилась в сундуке. Мы ютились на грубке, там было тепло, даже жарко. Когда закипал большой чайник с узваром (взвар), мы садились за стол, выпивали всю жидкость, а потом доставали разваренные сухие яблоки и с наслаждением лакомились. Для сладости напитка мама бросала несколько скрылей (кружков) сахарной свеклы, которую подбирали на поле после уборки всего урожая. Бывало такое, что она терялась среди ботвы, оставалась не выкопанной.
Вечерами мы часто просили папку рассказать про немцев, с которыми он сражался. Обычно он рассказывал смешные случаи. Когда же к нам приходил его боевой товарищ и мой крёстный Сычёв Александр Степанович, тогда они вспоминали свои боевые годы, больше тоже весёлые истории. Забегая вперёд, скажу, что только после смерти отца мне много рассказывал крёстный о его героизме и бесстрашии.
В заключение периода Н. Хрущёва хочу рассказать вот такую историю. Её можно было бы назвать «Величайшее разочарование героя танкиста».
Мой отец был замечательным оратором. Ещё живы люди, которые помнят его выступления на колхозных собраниях. Мне говорят при встрече: «Когда Осипович выступал, в зале было слышно, как муха пролетает».
Его в селе уважали за порядочность. К нам он был строг и справедлив.
Однажды он пришёл домой после собрания взволнованный и с порога раздражённо бросил маме: «Сопляк, он мне ещё угрожать будет!»
Мама стала расспрашивать о случившемся. Мы тоже оторвали глаза от учебников.
Папка рассказывал, как проходило отчётное собрание в колхозе, о непутёвом и лживом председателе.
Я помню того председателя. Он был маленького роста, толстый и неуклюжий, звали его все Томилин. Китель, брюки и даже картуз были защитного цвета. Ездил всегда в двухколёсной бричке, в которую залезал с большим трудом.
«Люди попросили меня выступить, — рассказывал папка, — ну, я и „разложил всё по полочкам“».
Мама, помню, сказала, зачем он лезет на рожон, мол, ты и виноватым остался.
Папка тогда вообще рассердился и проговорил: «Вот и молчите все, пусть вас обманывают, обирают, за дураков вас считают. Обещают одно, делают другое. Только себе карманы набивают. А я никогда не молчал и не буду! У нас на фронте тоже такие негодяи бывали. Случалось, их тоже учили!»
На другой день папку вызвали в райком партии. Мама ждала с волнением его возвращения. Он приехал уже к вечеру, распряг лошадь и пришёл домой. Попросил маму, чтобы она сходила к соседке и взяла взаймы бутылку самогонки. Мама послала меня к Насте, та дала бутылку в долг. Папка выпил и стал рассказывать, как у него хотел забрать партийный билет какой-то мальчишка-инстукторишка за то, что он подрывает авторитет партии. С ним ещё два таких же сидело за столом. Он много рассказывал, повторял несколько раз своё возмущение. Билет он свой не отдал. Папка стукнул по столу кулаком и проговорил:
«Я им сказал: „Вы мне его давали?! Я получил свой билет в сорок втором году, когда обливался кровью в горящем танке под Ржевом! Вы ещё под стол пешком не ходили в это время!“ Я не отдал билет и вышел, хлопнув дверью».
Потом к папке приходили колхозники, и он писал письмо в Москву. Позже снова было собрание. Мы уснули, не дождавшись отца. Утром за завтраком спросили у мамы: «А где папка?». Мама сказала: «Пришёл за полночь, всё курил. Поднялся до света и ушёл».
Папка оказался дома после обеда. Я сидела за столом и делала уроки. Он вошёл в дом с тёмно-синей сеткой в руках. В ней были булочки. Он разделся и подал мне первой ароматную маленькую булочку, сказав при этом: «Это тебе от зайчика!» Я шёл через поле, а он бежал, остановился и говорит: «На вот булочку твоей любимой дочечке!» Братьям тоже достались такие подарки.
Мама взяла вилы (ухват) и стала доставать из печи чугунки с борщом и картошкой. Я собрала свои тетради и книги, освобождая стол для обеда.
Вся небогатая мебель в доме была сделана руками отца. Стол был с ящичками и раздвижными тумбочками, позже появился обычный стол для уроков. Память хранит очень красивый деревянный диван с резной спинкой и боковыми ручками. Он сохранился до начала нового XXI века, пока в доме жил младший брат Пётр.
Зачерпнув пару ложек, папка проговорил: «Ну вот, Алексеевна, теперь твой Федька беспартийный». Мама замерла на мгновение, а потом громко произнесла: «Всё ж отобрали!»
Она хотела сказать ещё что-то, но папка перебил её.
«Нет, я сам отвёз и положил им на стол», — строго сказал отец и заскрипел зубами. Я знала, что этот скрип был признаком волнения и переживаний папки.
А далее последовал рассказ отца. Начал он с собрания колхозников, где присутствовал представитель области. «И не какой-то там мальчишка, а первый секретарь обкома — говорил отец, — он очень хорошо говорил, ругал председателя принародно, что тот обманывает тружеников. Он так и сказал: „Раз обещал дать колхознику на трудодень по 600 граммов зерна, выполняй! Это же издевательство полнейшее, выдать по 250 граммов! Партия не потерпит обмана!“»
Потом, по рассказу отца, был объявлен перерыв. Мужчины вышли во двор покурить, женщины, их было совсем мало, остались в зале. Папка с минуту постоял с «мужиками», и направился за здание клуба…
— Было темно, — рассказывал папка. — Я погасил свою папиросу и уже приготовился завернуть за угол. Вдруг слышу: «Значит, мне нужно добавить им по 350 граммов на каждый трудодень?» Это спрашивал наш председатель. Я остановился. «Попробуй только добавь,
