Дмитрий Альперов - НА АРЕНЕ СТАРОГО ЦИРКА

В конце сезона дядя Ваня уехал, и чемпионат распался. Первиль выписал другой чемпионат, но дело было уже испорчено, и борьба сборов не делала. Во Владикавказ приехала украинская труппа Суходольского. Сборы у труппы были тоже плохие. Тогда Первиль решил пригласить их выступать в цирке. Программу составили так: в первом отделении цирковые номера, во втором — украинская труппа, в третьем — борьба. Сборы по прежнему были слабые. Три сбора сделала пантомима «Тарас Бульба», поставленная силами цирка и украинской труппы. Играли ее и на манеже и на сцене, выстроенной для украинцев.

Первиль решил цирк закрыть. Его затея ему обошлась в две-тысячи рублей. Опять мы, так же как и другие артисты, оказались без работы. Опять телеграммы и письма, рассылаемые в разные города. Неожиданно, на наше счастье, во Владикавказ приехал директор цирка Поторжинский набирать артистов для открываемого им в Пятигорске цирка. Он дал нам пятьдесят рублей аванса, и мы решили поехать поработать у него.

В Пятигорске мы нашли прекрасную комнату и пошли осматривать город, так как открытие цирка должно было состояться только через два дня. Неприятное впечатление производила пятигорская публика, разодетая и праздная. Казалось, люди приехали не лечиться, а фланировать и выставлять напоказ свои туалеты. Цирк был сделан из сарая, публика сидела по обе стороны манежа. Условия для работы неважные: света мало и оркестр плохой. Труппа тоже была слабовата. Придя после первого представления домой, мы не могли без смеха вспомнить, как смешон был директор цирка на лошади. Ездил он сносно, но одет был необычайно. Черные чулки, желтые бархатные штаны, розовая рубашка и красный галстух. Сборы, конечно, были слабые. Курортная публика в цирк не шла, а городской состоятельной публики было мало. Одна надежда оставалась на борьбу. Анонс начальством был подписан, но когда пошли за разрешением на дамский чемпионат, такое разрешение не было дано, и сколько дирекция ни хлопотала, так разрешения и не получила. А дамский чемпионат делал везде хорошие сборы и начинал входить в моду. Лучший дамский чемпионат был у Алекса Миллера. У него было двенадцать дам-борчих крупного сложения. Они боролись в трико и вызывали на борьбу любителей.

На меня женская борьба производила очень неприятное впечатление.

Цирк наш влачил жалкое существование. И дирекция не знала, что придумать.

Мы с отцом после представления ходили принимать серные ванны, но не в курзал, а к источнику, который тек прямо с гор. Там была сложена из камней огромная ванна, вернее бассейн, где помещалось разом человек пятнадцать. Купались там одновременно и женщины, и мужчины. Ванны эти назывались «бесстыжими». Первое время нам было как-то неудобно, но все относились к такому совместному купанью просто и не обращали друг на друга никакого внимания. Доктора же говорили, что здесь вода теплее и насыщеннее и что такие ванны полезнее. Так прошли мы курс лечения, хотя было неизвестно, от чего мы лечимся.

В Пятигорске отец получил телеграмму, что клоун Ричард Рибо арестован. Вот запись отца по поводу ареста: «20 июля 1911 года Рибо привезли из Георгиевска сюда в тюрьму за реприз «Редкости». Обвиняют в политической неблагонадежности. Посажен он по распоряжению наказного атамана. Просит притти к нему в тюрьму»; А 21 июля он записывает: «Приехала по телеграмме вызванная мадам Рибо, несчастная, разбитая параличом. Дело с его освобождением осложняется. Им что, один сваливает на другого. Эта грязная история ему обойдется в хорошую копеечку, да сколько нравственно переварить придется». 23 июля отец пишет: «…Дело начинает принимать крутой оборот. В дело вмешалось бельгийское посольство, а наказной атаман жене Рибо сказал, что через десять дней его освободят, и затем советовал ехать хлопотать в Тифлис к наместнику. Словом, легко в тюрьму попасть, да не легко вырваться». 24 июля отец идет на свидание к Рибо, но его к нему не пропускают как к политическому, а 25 июля записывает: «Сегодня выяснилось положение Рибо. Наказной атаман просьбу жены о его освобождении оставил без последствий. Значит, ему придется, бедняге, сидеть неизвестно сколько, до трех месяцев. Завтра животных отправляют в Москву, и завтра уезжает мадам Рибо. Отвратительный финал. Говорили о вмешательстве в это дело бельгийского посла, но это только разговор». 14 августа отец добился свидания с Рибо. Тот был очень тронут его визитом.

Цирк Поторжинского закрылся, и мы опять вместо денег получили векселя. Отец решил ехать всей семьей в Москву. 22 августа мы сели в переполненный поезд и двинулись в Москву. В Воронеже отец увидел около вокзала афишу цирка Рудольфо Труцци. Он сошел с поезда, а мы поехали дальше в Москву. В Москве нас ждала телеграмма от отца, чтобы мы возвращались и Воронеж, так как он подписал на месяц контракт к Труцци, пробно, с правом пролонгации. Мы купили билеты, сели в поезд и поехали обратно в Воронеж.

30 августа состоялся наш дебют в цирке Труцци. Рудольфо в Воронеже не было. Он уехал в отделение цирка, работавшее в другом городе. В Воронеже была Мариетта и управляющий Кремзер.

Не успели мы после работы войти в уборную, как к нам ввалилась полиция. Привожу запись отца: «Вся работа, прошла, как дай бог, всегда. Но от громадной неприятности из-за Пуришкевича и чиновников спас меня только Кремзер. Черносотенная администрация во главе с чиновником особых поручений при губернаторе на стенку полезла. Хотели сейчас же ночью нас выдворить, из города. Вот до чего попал в точку. Только хорошие отношения Кремзера с полицмейстером нас спасли. И то и с нас, и с дирекции взяли подписку под страхом немедленного выселения из города ни звука не говорить в манеже острого». На следующий день отец записывает: «К нашему антре как бы сговорились. Целая куча полиции. В переднем выходе Кремзер и мадам Мариетта. В ложе вице-губернатор с полицмейстером. И вот, когда вся эта напряженно следящая за каждым нашим шагом ватага собралась, ахнуть бы что-нибудь крепкое политическое. Боже! С Кремзером бы наверное сделался разрыв сердца».

Чиновнику особых поручений не понравилась, как нам потом сказали, наша реприза о чиновниках. Шла она так.

Отец спрашивал, отчего меня не было видно и куда я на такой длинный срок уезжал. Я отвечал, что был в Японии чиновником, но мне пришлось уехать оттуда потому, что я заболел страшной японской болезнью «бери-бери».

— А что это за болезнь?

— Нечто вроде нашей чумы; если заболевший не переменит климат, то он умирает.

— Здорово! А я тебе хотел спросить, ты знаешь, какая разница между японским и русским чиновником?

— Не знаю.

— Не знаешь? Так я тебе скажу. Японский чиновник от «бери-бери» умирает, а русский чиновник от «бери-бери» карманы набивает.