Святослав Рыбас - Громыко. Война, мир и дипломатия

Возле Кеннеди на столе лежала какая-то папка. Дотошные журналисты утверждают, что в ней якобы находились фотографии советских ракет на Кубе. Другие органы печати утверждали в те дни, что эти снимки находились в столе у президента. Возможно, правы те или другие. Но в течение всей нашей беседы президент эту папку не открывал и ящиков стола не выдвигал. Так что я никаких снимков в его кабинете не видел. Мне их никто не демонстрировал. И я не был за это в обиде на своего собеседника.

Однако, если бы президент в открытую заговорил о ракетах, я с готовностью ответил бы ему, как об этом было условлено еще в Москве: “Господин президент, Советский Союз доставил на Кубу небольшое количество ракет оборонительного характера. Никому и никогда они не будут угрожать”»{212}.

Но на самом деле переговоры прошли не так легко и просто. Как вспоминал Раек, Кеннеди дал Громыко «возможность признаться», но услышал «такое количество наглой лжи, какого я никогда прежде не слыхивал».

Добрынин вспоминал то, о чем Громыко не стал писать в своих мемуарах. Министр в своем донесении в Москву отмечал, что «правительство США поражено смелостью акции СССР по оказанию помощи Кубе. Оно рассуждает так: Советское правительство отдает себе отчет в том, какое большое значение американцы придают Кубе и ее положению и насколько болезненным для США является этот вопрос. Но раз СССР, зная об этом, идет на оказание такой помощи Кубе, значит, он полон решимости дать отпор в случае американского вторжения на Кубу»{213}.

Вывод Громыко: «военная авантюра США против Кубы почти невероятна».

И что же? Читая о собственной смелости, Хрущев мог быть доволен.

Вспоминая ту встречу, наш герой счел нужным оправдаться.

«Иногда в печати проскальзывает сообщение, будто Советский Союз, решив разместить на Кубе ядерные ракеты, нарушил какие-то обещания о неразмещении своего ядерного оружия на Кубе. Это выдумка. Никакого обещания он не давал и, следовательно, не нарушал.

Вот что я мог бы сказать о тех днях с позиций сегодняшней гласности.

Вместе с тем не могу согласиться с тем мнением, что, дескать, в период кризиса перевозки советских ракет и их размещение на Кубе осуществлялись в излишне глубокой тайне. В некоторых комментариях эта тайна даже поносится, да еще и со вкусом.

Едва ли найдется много тех простоватых людей, которые считают, что Москва должна была информировать Вашингтон о своем решении пойти навстречу просьбе кубинского руководства и разместить на Кубе в целях ее обороны советские ракеты.

Подобные высказывания лишены смысла. Ими не оперировал в то время, о котором идет речь, даже Вашингтон. А не оперировал потому, что сам в аналогичных случаях не прибегал к этому никогда. Это относится и к его акциям, касающимся размещения американского ядерного оружия на территориях других государств.

Вот примеры.

Разве Соединенные Штаты Америки сообщали Советскому Союзу о работах по изготовлению атомной бомбы, даже на последней их стадии? Все эти работы были строго засекречены. Трумэн поставил Сталина в известность об их результатах только на Потсдамской конференции трех союзнических держав.

Разве создание многих сотен военных баз США на территориях других стран осуществлялось с уведомлением Советского Союза?

Когда в разговоре с государственным секретарем США Даллесом я ему сказал, что США втихую создают многие военные базы, особенно в районах, находящихся недалеко от границ Советского Союза, то он выразил по поводу этого представления даже удивление.

— Вопросы создания американских военных баз, — ответил он, — решают сами США, и только США, по своему усмотрению и по согласованию с теми соответствующими странами, на территории которых эти базы создаются.

Так продолжалось в течение многих десятков лет»{214}.

Что ж, и Раек, и Громыко были по-своему правы — обе стороны улыбались друг другу, зная, что их генералы готовы к бою. Позднейшие оправдания Андрея Андреевича были вызваны обвинениями его в «неискренности» в грозные дни.

Строго говоря, как подчеркивал Корниенко, юридических оснований возражать против размещения советских ракет на Кубе у США не было. Ближайший помощник президента Тед Соренсен позже прямо говорил: в Белом доме осознавали, что «юридически Советы имели полное право сделать то, что они делали, при наличии согласия кубинского правительства».

22 октября Добрынин был приглашен к Раску Тот передал ему личное письмо Кеннеди Хрущеву, в котором, в частности, говорилось: «Я должен Вам заявить, что США полны решимости устранить эту угрозу безопасности нашему полушарию».

Дело зашло слишком далеко.

«Осторожный Громыко давно так не ошибался в своих оценках, — написал потом Добрынин, но сразу же переставил акценты. — Но главный просчет был допущен самим Хрущевым. Он не предвидел возможности внезапной резкой реакции США, и у него не было запасного сценария на такой случай. Б результате он был вынужден лихорадочно импровизировать по ходу бурных событий и оказался в опасной кризисной ситуации, которая сильно подорвала его позиции в мире и стране»{215}.

На следующий день, 23 октября, Хрущев ответил Кеннеди: американская блокада Кубы характеризовалась как агрессивные действия против Кубы и СССР, выражалась надежда, что она будет отменена во избежание «катастрофических последствий для всего мира».

В тот же день, подчеркнул Добрынин, в Москве был арестован Олег Пеньковский, полковник ГРУ, давно завербованный ЦРУ и МИ-6, благодаря информации которого американцы могли определить по данным аэрофотосъемки наличие на Кубе ракет. На крайний случай у него было два кодированных телефонных сигнала: первый — в случае прямой угрозы ареста, второй — в случае немедленной угрозы войны вследствие команды о ракетном ударе по США. Располагая всего несколькими минутами перед арестом, Пеньковский послал второй сигнал.

«Несколько ответственных сотрудников ЦРУ, которые все эти годы работали с Пеньковским, немедленно доложили о его аресте (о чем им стало известно по другим каналам) директору ЦРУ Маккоуну, но умолчали о сигнале Пеньковского насчет войны. Они взяли на себя большую ответственность, но полагались на глубокое знание своего подопечного, страдавшего преувеличенным самомнением»{216}. Впрочем, по другим данным, Пеньковский не передавал условного сигнала{217}.

24 октября все американские телеканалы сообщали, как советский танкер приближается к границе блокады, установленной заявлением Белого дома, за которой военные корабли США должны были задержать его, не останавливаясь перед применением оружия. Подойдя к этой линии, танкер не замедлил хода. Вся Америка застыла в ожидании и страхе. Однако огня не последовало, и корабль прошел дальше. Но больше советские суда не пересекали этой страшной линии.