Эдит Саундерс - Сто дней Наполеона

Пэры слушали его, остолбенев. До сих пор никто не говорил им, что положение безнадежно. Они не были готовы к таким суровым реалиям. Ошибки, о которых говорил Ней, очевидно, были сделаны Наполеоном, но это они также не желали принимать. Париж был полон слухов о якобы имевших место грубых просчетах маршалов в Бельгии, и Нея больше всего обвиняли в поражении кампании. Его обвинял Наполеон, а то, что говорил Наполеон, повторяли все. Против Нея легко можно было выдвигать правдоподобные обвинения, однако никто не знал, с какими трудностями ему пришлось столкнуться. Ней видел и претерпел ошибки командования. Это были ошибки Наполеона, вопиющие, непростительные ошибки, включая опасные промедления, недостаточное внимание в решающие моменты, непрестанная недооценка противника и неопределенные указания. Однако пэры подозрительно посматривали на князя Московского и, помня его предательство по отношению к Людовику XVIII, были склонны думать, что сейчас он предает Наполеона. Действительно, Нею следовало бы промолчать, поскольку это он проложил путь для возвращения Наполеона, хотя его и заставили это сделать обманным путем, и потому он не был свободен от ответственности за то ужасное debacle, в которое оказалась повергнута Франция.

Столица была беззащитна перед противником, в точности, как и сказал Ней. Но все же политиков главным образом заботила власть. Формировались комиссии и делегации, и люди боролись за свои места. Люсьен, потерпевший неудачу, убеждая своего брата прибегнуть к силе в отношениях с палатами, сейчас предпринимал все возможное, чтобы облегчить участь своей семьи, возведя своего племянника, короля Рима, на вакантный трон. Его обильное красноречие было растрачено впустую в течение дня в попытках возбудить у палаты пэров энтузиазм в отношении юного принца.

На протяжении того дня, 22 июня, на улицах проходили демонстрации в поддержку Наполеона, зачастую они принимали самые преувеличенные формы; так, на Вандомской площади около двух-трех сотен людей встали на колени перед колонной, воздвигнутой в честь их героя. Все эти преданные поклонники пребывали в настроении довольно опасном, и любой, кто отважился бы улыбнуться или выразить сомнение, вполне вероятно, мог подвергнуться немедленной атаке. В течение вечера происходило множество стычек между бонапартистами и роялистами. Кроме того, сразу после того, как стало известно об отречении, резко возрос курс акций, и это явилось мерилом всеобщего успокоения.

23 июня Фуше был избран председателем Временного правительства, но Наполеон оставался в Елисейском дворце, словно бы не зная, что предпринять дальше. На протяжении дня его сторонники пытались поспособствовать делу Наполеона II, но безуспешно. Фуше искал возможности наладить отношения с Людовиком XVIII, и число сторонников роялистов росло с каждым часом.

Между 18 июня и подписанием капитуляции Парижа 3 июля военные операции происходили спорадически, союзники продвигались в глубь Франции, в то время как Груши (ныне сменивший Сульта на посту главнокомандующего) отступал перед ними. Захватчикам было оказано мало серьезного сопротивления, хотя в одном или двух местах происходили ожесточенные столкновения, например, в Вийер-Коттере, где Вандамм и Пирх II сошлись на поле битвы 28 июня.

Дневник капитана Мерсера представляет нам картину того, что происходило в Ватерлоо с тех пор, как закончилась битва, и предлагает свой взгляд на настроение как победителей, так и побежденных. На рассвете 19-го числа он и его солдаты обнаружили в Угумоне колодец и позаботились о том, чтобы дать воды раненым на поле. Он пишет: "Их благодарность была беспримерна, как и их горячечные благословения, которые они призывали на нас за это мимолетное облегчение. Французы в целом были особенно благодарны, и те, кто был в состоянии, вступали с нами в разговор о событиях вчерашнего дня и о том, какая судьба их ожидает. Все унтер-офицеры и рядовые были едины во мнении, что офицеры обманули их и предали, и, к моему удивлению, почти все они осыпали бранью Бонапарта как причину своего несчастья. Многие умоляли меня пристрелить их сейчас же, поскольку в тысячу раз больше желали уж скорее умереть от руки солдата, чем быть оставленными на милость этих подлых бельгийских крестьян".

Повсюду французы умоляли английских солдат остаться с ними: "Они видели в нас братьев-солдат и знали, что в нас довольно чести, чтобы не причинять им вреда. ёНо в тот же миг, когда вы уйдете, эти подлые крестьяне сначала будут издеваться, а затем жестоко расправятся с нами". Увы! Я знал это даже слишком хорошо".

Одного молодого француза Мерсер попытался спасти вскоре после рассвета. Он был гренадером, пал неподалеку от места расположения шотландцев и всю ночь простонал, лежа от них всего в нескольких шагах.

"Он был необыкновенно интересным человеком - высокий, красивый, и совершенный джентльмен в манерах и речи, однако на нем была одежда рядового. Мы поговорили с ним некоторое время, и его мягкое и дружелюбное обращение было чрезвычайно приятно. Нас всех глубоко заинтересовал наш несчастный пленник, и мы делали всё, что было в наших силах, кои состояли в добрых словах и отправке двух внимательных людей отвести его в деревню необыкновенно болезненное предприятие, поскольку тогда мы обнаружили, что, помимо пули, ранившей его в лоб, он получил еще одну в правое бедро, которая, при том что он был босиком, не могла не сделать его путешествие и изнурительным, и болезненным".

Другая интересная встреча произошла у него с пожилым уланом Старой гвардии, который благодаря величайшей стойкости поднялся над своими собственными страданиями, чтобы помочь и ободрить раненых товарищей. Мерсер обнаружил его в тот момент, когда он говорил речь о необходимости мужества и независимости в жизни. Он сидел на земле, жестикулируя одной рукой, в то время как другая лежала оторванной рядом с ним. Одна пуля, вероятно, картечная, вошла в его туловище, другая сломала ему ногу. Мерсер оказал ему единственную помощь, какую только мог предложить, - дал ему выпить холодной воды и заверил, что вскоре будут высланы повозки, чтобы подобрать раненых.

"Он поблагодарил меня с той любезностью, на которую способен только француз, и живо расспросил меня о судьбе своей армии После необыкновенно интересной беседы я попросил его отдать мне свою пику на память Глаза старика посветлели, пока я говорил, и он горячо уверил меня, что ему доставит большую радость увидеть ее находящейся в руках бравого солдата, а не отобранной у него, как он опасался, этими подлыми крестьянами". (Французского солдата звали Клеман, он был из 7-й роты улан Императорской гвардии. Его пика была чтима на протяжении всей долгой жизни Мерсера и каждый год 18 июня стояла на лужайке перед Коули Коттеджем, домом Мерсера, обвитая розами и лавром.)