Дмитрий Ломоносов - Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946

Перед ожидавшимся проездом очередного пассажирского поезда прошел по путям до ближайшего семафора и, когда поезд притормаживал перед ним, прицепился на подножку, затем перебрался на межвагонную площадку.

В те годы переходить из вагона в вагон могли только проводники и контролеры, имевшие ключи. Один из тамбуров был всегда закрыт, вход и выход из вагона производился всегда только со стороны купе проводников. Мне удалось воспользоваться этим обстоятельством: у какого-то вагонного слесаря, жаждущего опохмелиться, я за десятку приобрел ключ с треугольной личинкой, которым запирались двери вагонов. К вечеру я этим ключом отпирал запертый тамбур и устраивался там на ночь.

Будили проводники или контролеры, требовавшие штраф.

Я платить отказывался, предъявляя свою солдатскую книжку, объяснял безысходность моего положения и взывал к сочувствию.

Иногда меня оставляли в покое, иногда ссаживали, тогда я вновь повторял прием штурмовки очередного поезда.

Однажды в темноте наступившей ночи я открыл ключом двери очередного тамбура и устроился на полу. При этом я ощутил под рукой шкуру, покрытую густой шерстью, подумав, что кто-то, накрывшийся тулупом, уже спит здесь. Так как никто не подал голоса, я не обратил внимания на соседа по тамбуру.

Когда рассвело, я, проснувшись, увидел, что на меня смотрит, высунув длинный язык, огромный лохматый пес и дружелюбно помахивает хвостом. Я поделился с ним парой сухариков, после чего он проникся ко мне еще большим дружелюбием.

На остановке в тамбур заглянул солдат, которому принадлежал пес, чтобы вывести его по собачьей надобности. Солдат не имел ничего против моего соседства с собакой, а меня ее общество избавляло от любопытства проводников.

К сожалению, пес и его хозяин вскоре вышли.

Из тамбура открывалась дверь в каморку с котлом, обогревавшим вагоны (в то время в вагонах действовало паровое отопление), стояла прислоненная к стенке лестница-стремянка. Я уселся на ступеньку этой стремянки, положил голову на руки и заснул.

Проснулся от того, что кто-то трясет меня за плечи.

Поезд стоит, меня будит железнодорожный милиционер.

В те годы железнодорожную милицию подчинили КГБ и одели в форму царских городовых: синие шинели с красными кантами и шнурами, папаха и шашка на перевязи.

Когда-то в Музее революции, что на Тверской, в бывшем Английском клубе, стояла фигура царского городового. Мы с мамой несколько раз бывали в этом музее, и я хорошо запомнил эту фигуру. Так вот, такой городовой, увидев, что я открыл глаза, потребовал выйти из поезда. Мне ничего не оставалось, как подчиниться. Оказалось — Тюмень.

Меня провели в станционное отделение милиции, потребовали документ.

Я сразу же вспомнил свое недавнее приключение на Ярославском вокзале Москвы и приуныл.

Однако, проверив мою солдатскую книжку и высказав удивление по поводу значительной задержки возвращения из отпуска, меня отпустили восвояси, но поезд уже ушел.

Попробовал в кассе купить билет до Москвы: это оказалось так же безнадежно, как в Татарской и Чанах.

Купил билет на местный поезд Тюмень — Свердловск и вечером поехал пассажиром на законных основаниях, правда сидя.

Поезд шел всю ночь и часть следующего дня, часто останавливаясь. Но везет же мне на хороших людей! Рядом со мной ехала женщина с девочкой. Она сразу же взяла надо мной опеку и подкармливала меня бутербродами с чаем, который готовила проводница вагона. По приезде в Свердловск она отдала мне оставшуюся половину буханки хлеба, что было отнюдь не лишним: деньги таяли, как весенний снег, а мне еще предстояло покупать билет.

Вышел в Свердловске и сразу же направился к кассе.

Огромная очередь. Стал в ее конец и записался: мой номер был за триста. Очередь подвигалась медленно, билеты продавали только на сегодняшний день за два часа до отправления поезда, но проходящих через Свердловск поездов было много. Однако к концу дня очередь сократилась передо мной лишь на 20–25 номеров. Если и дальше очередь будет подвигаться такими темпами, то мне или уже не на что будет покупать билет, или голодать 10–12 дней.

Решил воспользоваться уже опробованным приемом.

Сначала прошел по путям, выяснив, где поезд притормаживает у семафора, затем выбрал позицию и стал ждать. Вскоре показался поезд, кажется, Хабаровск — Москва. Подцепился на ступеньки вагона, перебрался на межвагонную площадку и так продолжил путешествие в Москву. Несколько раз еще меня сгоняли проводники, но я подцеплялся вновь в другой вагон. Несколько раз меня пытался оштрафовать контролер (один и тот же). Уговаривал уплатить штраф, обещая больше не прогонять, якобы квитанция об уплате штрафа заменит билет, но у меня уже не хватало и на штраф!

В последнюю ночь перед прибытием в Москву меня пустила в запертый тамбур сердобольная проводница, и я благополучно проспал в нем на полу до самой Москвы.

Поезд пришел на злополучный Ярославский вокзал. Из боязни вновь попасться на глаза бдительному «функционеру», я сразу же, как был в грязи многочисленных тамбуров и паровозной копоти после такой длительной дороги, отправился к Калерии, сторонясь милиции и воинских патрулей. Немедленно же, только поздоровавшись, отправился в Центральные бани, где прошел санобработку (сдал на пропарку свою одежду), и с наслаждением вымылся.

На следующий день отправился в Лосиноостровскую, где Марии Викторовне опять пришлось приводить в порядок мою одежду.

Вместе с ней несколько раз собирались у Калерии, я подробно рассказал о моей встрече с мамой, о безнадежности попыток вытащить ее из Кыштовки. Обсуждали проблему моего возвращения на Кавказ: опять вопрос, где добыть денег, которых у меня не осталось.

В Москве провел несколько дней. Нашел через справочное бюро адрес Умнова (бывшего мужа Нюры) и навестил его. Он жил в довольно большой комнате коммунальной квартиры у Тишинского рынка со своей новой женой. О Нюре и Галке ему ничего не было известно. По его словам, они расстались на Урале, где он еще продолжал службу в армии, после чего она уехала в Иркутск.

Он уже демобилизовался, дослужившись до лейтенанта, так и не понюхав пороха, работал в каком-то закрытом научном учреждении.

Мария Викторовна сумела оформить мне больничный лист, как оправдание задержки возвращения из отпуска, и достала 300 рублей на билет. В воинской кассе Казанского вокзала я, недолго постояв в очереди, купил билет до Баку.

Калерия была уже очень больна: сдавало сердце, она почти не вставала с постели. Уезжал я на вокзал от нее, Мария Викторовна тоже приехала туда проводить меня. Почувствовал, что вижу Калерию, так же как и маму, последний раз.