Маргарет Сэлинджер - Над пропастью во сне: Мой отец Дж. Д. Сэлинджер

(1969)

«Дорогая Пегги!

Спасибо за прекрасно отпечатанное письмо.

Меня очень взволновало известие о том, что ты & Дугал & Брайон /мальчики/ все поголовно лесби — не уверена, что могу логически это осмыслить; хотя, конечно, уверена, что вы должны быть этим глубоко обеспокоены (особенно Дугал & Брайон — интересно, знают ли их матери? Может, нам собраться вместе и обсудить это? Устроить смотрины?)

Что до остального, то ВСЯКИЙ может показаться непонятным кому-то и где-то, и если происходит разрыв, или вообще отсутствует возможность общения и понимания, кажется, что кто-то делает очень странные вещи. Не бери это в голову.

Сумасшествие возникает, когда что-то держишь в себе, а вовсе не от самовыражения. Человек сходит с ума, если не способен противостоять реальности или поделиться своими тревогами. Когда стресс или боль становятся невыносимыми, некоторые люди нарочно устраивают в себе короткое замыкание — боятся, что иначе погибнут. Короче говоря, сумасшествие — реакция на то, чего нервная система определенного типа не может вынести. Оно грозит слабым «эго», не сильным, так что, думаю, тебе беспокоиться не о чем.

Только не отгораживайся и не замыкайся.

Но, с другой стороны, принимай в расчет чужие слабые «эго» и их тенденцию к самозащите через лицемерие или выдумки — и БУДЬ К НИМ ДОБРА. Если это невозможно, держись от них подальше. Если и это невозможно потому, что они имеют над тобой какую-то власть, не давай им себя в обиду и прислушивайся, если ты на это способна, к любому исходящему от них ценному или умному совету; в остальном же будь терпима к их слабостям — знай, что это их слабости, не твои. Не будь эти люди ущербными, тебе же было бы хуже.

Ты — смешно писать тебе об этом, но меня обеспокоило твое послание —

Не параноик,

Не сумасшедшая,

Не извращенка.

Озадачиваешь некоторых взрослых — ДА — определенно!

Если тебя кто-то сильно обидел, постарайся поразмыслить об этом трезво, на ясную голову, — может быть, ты и права.

Пожалуйста, будь благоразумна. Пожалуйста, не доводи до того, чтобы тебя выгнали из школы. Не стоит. Там много хорошего, по-настоящему хорошего.

Вроде все.

Я очень-очень люблю свою доченьку: извращенку или нет, лесбиянку или фею, сумасшедшую или в здравом уме, непонятную или простушку, неразвитую сексуально или развитую чересчур (все равно эти определения что-то значат лишь для других). Просто задумывайся над тем, что ты делаешь и для чего, насколько это тебе подходит, не навредишь ли ты кому-либо из окружающих или самой себе.

С любовью и с моралью Ма».

Я чуть не умерла от стыда, читая насчет «смотрин», но была рада, что мама, по крайней мере, поняла, как глупо называть мальчиков «лесбиками». Всем известно, что мальчики — «гомики», а девочки — «лесби». Если бы я тогда могла догадаться, у кого на самом деле грязные мысли…

Я умоляла отца забрать меня домой. Я каждую неделю звонила ему, разумеется, по спаренному телефону, используя тот единственный телефонный звонок, который нам разрешался по воскресеньям. Каждый раз было ясно, что кто-то слушает у параллельного аппарата. Старики часто дышат громко, сами того не замечая. Но о чем я не догадывалась, пока Холли не ткнула меня носом в очевидный факт, так это о том, что письма домой, которые мы неукоснительно писали раз в неделю, рассевшись, словно в классе, в столовой, тоже просматривались перед отправкой.

— Как ты думаешь, почему мы должны отдавать их в незаклеенном конверте? — спросила она, возводя глаза к небу.

На «сеансе» с Холли Кит совершила ошибку, слишком близко к тексту процитировав письмо, которое Холли написала, и девочка сообразила, что Кит читает скорее в чужих письмах, нежели в умах. Такие вещи вовсе не упоминаются в бодреньких рекламных проспектах типа «Как выбрать хорошую школу для вашего ребенка». А следовало бы задавать школьному начальству вот какие вопросы: «Суете ли вы нос в чужую почту? Подслушиваете ли телефонные разговоры? Обыскиваете ли комнаты? Даете ли детям еду, когда они голодны? Поддерживаете ли зимой в жилых помещениях температуру выше нуля? Какие приняты у вас дисциплинарные взыскания? Мне бы хотелось узнать, как соблюдаются здесь основные права человека, а потом уже любоваться благоустроенными конюшнями и лабораториями, оборудованными по последнему слову техники».

Хоть и подозревая, что меня слушают, я все же рассказывала отцу обо всем, что со мной происходит, не касаясь, правда, унизительных обвинений в тайно лелеемой ложной сексуальной ориентации; жаловалась, что Кит меня совсем затравила. Он мне верил. Говорил, что много раз в своей жизни встречал таких «Кит». Особенно в школах и в армии. Рассказывал истории совершенно в том же духе; определенно, папа ее раскусил. Но не примчался забрать меня.

В День благодарения он явился с визитом. Родители могли навещать детей, но не разрешалось забирать их домой. Или просто я тогда так думала — ведь несколько лет спустя отец осенью ездил в Кросс-маунтэт и забирал брата домой на Дартмутский чемпионат по футболу, причем проделывал это по нескольку раз как в первый, так и во второй год его пребывания там. Может быть, правила изменились после того, как Кит ушла на пенсию.

Кит улыбалась, не переставая, когда отец приехал в День благодарения; даже обняла меня за плечи. Отец сказал, что она его ничуть не провела. «Она хочет, чтобы все думали, какая она замечательная, какой передовой педагог, но ее видно насквозь. Она тебе этого не простит, Пегги, не простит никогда». Отец сказал, что меня «Бог наказал таким лицом, на котором все можно прочесть», точно так же, как и его самого: я не могу скрывать свои чувства, свое отношение к людям. Я увидела ее, как в зеркале, такой, какой она сама себя видела, и позволила прочесть свои мысли — «ты вовсе не выглядишь так, ты ничем не лучше остальных».

Отец также высказал ряд интересных соображений по поводу школьной программы. Мы устроили большое шоу для родителей — с музыкой, скетчами и прочими удивительными штуками, каким нас обучили. Дон, учитель музыки, сочинял песни и сценарий в великой спешке, за три дня, остававшихся до представления. Мы были потрясены (хотя большее потрясение довелось испытать мне через пятнадцать лет: заехав в школу на День благодарениями услышав ту же байку о спектакле, который сочинили и приготовили за неделю или около того, я вдруг узнала добрую половину мелодий) — и я в присутствии отца начала восторгаться: поразительно, как много смог сделать Дон за такое короткое время. Папа спросил: «Он ведь знал, что шоу готовится к Дню благодарения, так ведь?» Я кивнула. «Чем же тут восхищаться, если он до последней минуты не начинал работу?» Хм-м-м-м. Мне это не приходило в голову.