Лесли Марчанд - Лорд Байрон. Заложник страсти
Хант, у которого не хватило смелости наблюдать за этой отвратительной сценой, остался в карете, а Байрон скоро отошел от погребального костра и поплыл к «Боливару». Когда он вернулся, тело уже было охвачено огнем, кроме сердца, которое не горело. Трелони сохранил его среди других сокровищ, позже передал его Ханту, а тот после некоторых препирательств – Мэри. Трелони сложил пепел в ящик и запечатал его. Затем они отправились в Виареджио, где, очевидно под впечатлением двух ужасных дней, обильно ели и пили перед возвращением в Пизу. Хант вспоминал: «Ландо быстро катилось по лесу к Пизе. Мы пели, смеялись, кричали. Веселье казалось еще более ошеломляющим, потому что оно было неподдельным». Неудивительно, что Байрон заболел. Но очевидно, он больше пострадал от долгого пребывания на солнце, чем от неумеренного потребления вина. Он сильно обгорел. Тереза сохранила облупившуюся кожу с его рук и плеча, и она была обнаружена после ее смерти среди других «сокровищ», напоминавших о Байроне.
Тем временем продолжалась работа над новым журналом. Несмотря на недовольство Ханта, отношения обоих партнеров были вполне приятельские, а порой даже сердечные. Сначала Байрон предложил название «Геспериды», но, когда вышел первый номер, изменил название на «Либерал». Если не считать вклада Байрона – «Видение суда», «Письма издателю «Обозрения моей бабушки» и «Эпиграммы на лорда Каслрея», Хант писал большую часть материала. Байрон пытался добиться вклада от Мура, но тот и другие английские друзья Байрона считали, что он подрывает свою репутацию «бесстыдным союзом».
Возможно, рассердившись из-за отказа, Байрон предложил Ханту превратить произведение Мура «Любовь ангелов» в шутливый пример в его статье «О ритме и смысле», насмешливое предположение о том, что современные поэты отказываются от всего, кроме ритма. Поняв, что Хант с удовольствием принял это предложение, Байрон с восторгом развивал его. «Он делал несколько шагов назад, сгибаясь пополам и безумно хохоча, задыхаясь и ухмыляясь, словно вместо его красивого рта появился огромный рот великана от уха до уха. Потом он добавлял: «Имей в виду, ты не должен этого печатать. Я ведь его друг». Говоря о снобизме Мура, Байрон восклицал: «Дайте Тому хороший ужин и слово Господа, и он полностью счастлив… Да, Томми любит нашего Господа!» Однако Байрон так же откровенно отзывался о других своих друзьях. В письмах на родину он не щадил Ханта, когда тот начинал ему докучать.
Несмотря на внешне благополучное существование во дворце Ланфранки, в жизни Байрона было немало причин для недовольства. Гамба сняли большой дом в Генуе и ожидали Байрона с Терезой, потому что так правительство могло наконец оставить их в покое. Естественно, Байрон согласился бы на переезд, но не хотел постоянно жить там. Он понимал, что только бегство из Италии может спасти его от однообразного рутинного существования. Он по-прежнему любил Терезу, хотя тихая семейная жизнь с ней уже стала ему надоедать. Мыслями о побеге объясняется его озабоченность финансовыми делами в Англии и бережливость. Однако Байрон уверял своего финансового агента Киннэрда, что «моя жадность и скупость не объясняются личным интересом, поскольку в день я трачу не более четырех шиллингов, и, кроме лошадей и помощи пламенным патриотам (я давно отказался от дорогих услуг проституток), у меня нет больших расходов, но мне нужно собрать сумму денег, чтобы отправиться к грекам или американцам и помогать им…».
Но Байрон мог позволить себе быть щедрым. Он хотел обеспечить Терезу, потому что бывший муж перестал ее содержать. Байрон также собирался составить приписку к завещанию, оставляя ей солидную сумму, но она разрыдалась и наотрез отказалась, не желая думать о его смерти и, вне всякого сомнения, подозревая, что им движет желание покинуть Италию и ее.
11 сентября Мэри Шелли отправилась в Геную. Байрон, Тереза и Ханты должны были последовать за ней. Почти все члены пизанского кружка уже разъехались. Трелони был в Ливорно, готовясь отправиться в Геную на «Боливаре». Медвин вернулся в Пизу и пробыл там десять дней. Он встретил Байрона с Терезой в саду Ланфранки среди апельсиновых деревьев. «Он зовет ее малюткой и награждает бесчисленными уменьшительными именами, которые так ласково звучат на итальянском… Эта трехлетняя связь доказывает, что разумная женщина может найти к нему подход… Он в хорошем настроении, когда не говорит о Шелли и Уильямсе».
Медвин писал: «Байрон почти прекратил прогулки верхом и чрезвычайно похудел…» Чтобы заглушить чувство голода, он каждую ночь выпивал пинту джина и пил вина больше, чем обычно.
15 сентября, в то время как Байрон делал последние приготовления, в Италию приехал Хобхаус. Он не виделся с другом с января 1818 года, когда они расстались в Венеции. Тереза, которую Хобхаус снисходительно описал как «вполне красивую женщину», заметила, как был взволнован Байрон этой встречей. «Ужасающая бледность разлилась по его лицу, и глаза наполнились слезами, когда он обнял своего друга. Он так разнервничался, что был вынужден сесть». И все же им было трудно возобновить прежние отношения. Присутствие в доме Ханта усиливало скованность Хобхауса, потому что он не одобрял дружбы Байрона с Хаитом, которого считал «наследием» Шелли. «Он очень переменился, – заметил Хобхаус, – лицо стало полнее, а выражение его какое-то болезненное. Что до остального, то я не заметил большой разницы. Мы беседовали очень формально». Вероятно, во время этого визита Байрон внезапно обернулся к Хобхаусу и сказал: «Знаю, ты смотришь на мою ногу». Хобхаус, знавший про обостренную чувствительность своего друга, ответил: «Мой дорогой Байрон, никто не думает и не смотрит ни на что, кроме твоей головы».
Через день-два они оба оттаяли и к ним вернулись прежнее дружелюбие и искренность. Байрон признался, что письмо Хобхауса о «Каине» чуть не свело его с ума. Во время беседы Хобхаус отметил остроумное высказывание Байрона о том, что «Каин поступил правильно, убив Авеля, и тем спас себя от ужасно скучных двух сотен лет с ним». Перед отъездом Хобхауса Байрон снова стал серьезен. «Он сказал, что почти все чувства юности умерли в нем». Хобхаус, который теперь занимался политикой, предупредил друга, чтобы он не печатал эпиграмм на смерть Каслрея. Байрон сердечно расстался с Хобхаусом.
Когда пришло время отъезда, Байрон был подавлен. Все шло не так, как хотелось, к тому же он чувствовал себя старым. Бюст, изготовленный Бартолини, вконец разочаровал его. Байрон говорил Меррею: «…по моему мнению, он напоминает престарелого иезуита».
Байрон уехал в своем наполеоновском экипаже, который в 1816 году доставил его в Италию, в сопровождении двух других карет. Хант с семьей ехали с ним вместе до Леричи, а слуги Байрона с багажом отправились на фелюге из Ливорно. Трелони на «Боливаре» прибыл в Леричи с книгами, бумагами и столовым серебром Байрона. Зверинец Байрона состоял из трех больших гусей, которых он собирался съесть на Михайлов день, но они ему так понравились, что он сохранил им жизнь и вез в клетке, прикрепленной позади экипажа.
Отец и брат Терезы присоединились к каравану в Лукке и встретились с Хаитом и Трелони в Леричи. Байрон с Трелони проплыли три мили к «Боливару», стоящему на якоре в заливе. Им пришлось повернуть обратно, но у Байрона начались жестокие судороги. Однако он не желал сдаваться и, отдохнув несколько минут у трапа шхуны, поплыл обратно под палящими лучами солнца. После этого он четыре дня провел в постели в «самом худшем номере самого ужасного постоялого двора в Леричи, испытывая сильнейшие приступы ревматизма и разлития желчи, страдая от запора и от черт знает чего еще…».
Когда Трелони спросил о его самочувствии, Байрон воскликнул: «Как я себя чувствую! Да как тот несчастный, прикованный к скале, словно ястребы клюют мою диафрагму и внутренности, – печени-то у меня уже нет». Когда начался приступ, он закричал громовым голосом: «Мне не жалко умереть, но не могу выносить этого! Я не шучу, позовите Флетчера, дайте мне что-нибудь, чтобы прекратить боль или жизнь!» Флетчер принес эфир и опий, которые облегчили боль. На пятый день Байрон был еще слаб, но мог продолжать путь.
Чтобы избежать путешествия по земле через Апеннины, они отправились морем, Байрон с Терезой в одной лодке, Ханты в другой, а Трелони на «Боливаре». Экипажи погрузили на фелюги. «Море вернуло меня к жизни, – писал Байрон, – я съел холодную рыбу-парусника и выпил галлон вина и той же ночью добрался до Генуи, высадившись в Сестри…»
Поздно ночью экипаж с клеткой с гогочущими гусями въехал во двор виллы Салуццо на холме в Альбаро, над гаванью Генуи. Усталый и ослабленный болезнью Байрон начинал новую жизнь в своем четвертом и последнем доме. После отъезда Байрона из Пизы шпион Торелли заметил с некоторым облегчением: «Лорд Байрон наконец-то решился отправиться в Геную. Говорят, что он уже устал от своей любимицы Гвичьоли. Однако он выразил намерение не оставаться в Генуе, а отправиться в Афины, чтобы завоевать расположение греков…»
