Григорий Санников - Лирика

Отец как мог помогал разрешению этих трудностей.

Публикуемые записи Санникова о Белом — черновые и неоконченные. Думаю, что были они написаны вскоре после смерти Белого и, по-видимому, к печати в тот момент не предназначались, а позднее о публикации их уже нечего было и думать. Отец в конце жизни перепечатал (и то, как теперь выяснилось, не все) письма Белого и сделал очень небольшую выборку из коктебельских писем, вероятно надеясь, что ее можно будет опубликовать.

Первый отрывок, написанный к годовщине смерти Белого, адресован тому, кого отец называет «друг мой милый», «мой друг». Кто это? Поначалу я думал, что Борис Пильняк. В 1928 году они ездили вместе в Углич. Сохранилась их фотография и снимок дома в Угличе, а на обороте — рукой отца: «В лето 1928 г. в мезонине этого дома жил Борис Пильняк. Писал повесть о Лермонтове. Здесь же задумал „Красное дерево“». Стихотворение Санникова «Прощание с керосиновой лампой», которое первоначально называлось «Город Углич» (1928), было посвящено Борису Пильняку.

Но впоследствии у меня возникла иная версия по поводу адресата первого отрывка. Дело в том, что в записной книжке отца о панихиде по Белому сказано: «Выступили Пастернак, затем я, затем Гроссман», а письмо обращено к тому, кто выступал на панихиде и говорил о Белом: «Он… нас… сделал поэтами». И, значит, адресат — это Борис Пастернак, больше быть вроде и некому. Правда, я ничего не слышал от отца о Пастернаке. Но что я вообще слышал и знал? И сейчас думаю: бедный отец, ему не с кем было даже поделиться своими воспоминаниями, никого это тогда не интересовало.

9 января 1934 года в «Известиях» за подписями Б. Пильняка, Б. Пастернака и Г. Санникова появилось сообщение: «8 января, в 12 ч. 30 мин. дня, умер от артериосклероза Андрей Белый, замечательнейший писатель нашего века, имя которого в истории станет рядом с именами классиков не только русских, но и мировых. Имя каждого гения всегда отмечено созданием своей школы <…> Перекликаясь с Марселем Прустом в мастерстве воссоздания мира первоначальных ощущений, А. Белый делал это полнее и совершеннее. Джеймс Джойс для современной европейской литературы является вершиной мастерства. Надо помнить, что Джеймс Джойс — ученик Андрея Белого. Придя в русскую литературу младшим представителем школы символистов, Белый создал больше, чем все старшее поколение этой школы <…> Он перерос свою школу, оказав решающее влияние на все последующие русские литературные течения…»

Этот некролог достоин того, о ком был написан. Но совсем иначе воспринимали Белого многие его современники. Вот отдельные реплики на заседании партгруппы под председательством Юдина (из записной книжки Санникова): Кирпотин: «С<анников> сделал большую политическую ошибку, подписав эту гнусную статью в „Известиях“. Антипартийное поведение. С<анников> затруднял партийное руководство Белым». Киршон: «Предложение: статью в „Известиях“ дезавуировать, С<анникова> привлечь к партийной ответственности». Юдин: «Вопрос о поступке С<анникова> передать в ЦКК». «Решение: при выносе речей не устраивать, в крематории выпустить одного Киршона».

В июле 1941 года Санников вступил в народное ополчение, был на фронте членом редколлегий и корреспондентом различных дивизионных и армейских газет. Участвовал в боях, был контужен.

После фронта отец работал в журнале «Октябрь» заместителем Ф. И. Панферова. Затем, кажется в 1950 году, Панферов по какому-то поводу им пожертвовал, и отец стал работать в отделе поэзии, а в 1954 году ему пришлось из журнала уйти совсем. И помнится, что он это тяжело переживал.

Григорий Александрович Санников умер 16 января 1969 года, не дожив немного до 70 лет. Урна с его прахом захоронена на Новодевичьем кладбище недалеко от могилы Белого.

На могиле Андрея Белого каждой весной расцветают незабудки, и, согласно легенде, вырастают они сами, никто их никогда не сажал. Я знаю, что многие годы за могилой никто не ухаживал и не единого цветка нельзя было увидеть, положенного чьей-либо рукой. Памятник так сильно накренился, что готов был упасть, а незабудки цвели. Сейчас памятник приведен в порядок. В 1907 году в стихотворении «Друзьям» Андрей Белый сказал:

Не смейтесь над мертвым поэтом;Снесите ему цветок;На кресте и зимой и летомМой фарфоровый бьется венок.

А год спустя в стихотворении «Мой друг» поэт напишет:

…И бьются на венках, звеня,Фарфоровые незабудки.

ПИСЬМА АНДРЕЯ БЕЛОГО Г. А. САННИКОВУ[15]

Детское <Село>. 25 ноября<1931 г.>

Дорогой друг Григорий Александрович <…> Что сказать о нашем житье в Детском? Все, что касается нас с К<лавдией> Н<иколаевной> — мирно, благополучно; живем тихо: очень много работаем; К<лавдия> Н<иколаевна> помогает мне в работе над Гоголем[16] (диктую ей, и она ведает роем выписок и цитат); работа разрастается так, что никакой нет возможности вогнать интереснейший материал в 12 печ. листов, ибо проделана работа на минимум 25 печ. листов (изучен Гоголь, рассортированы в 100 почти рубриках и выписаны цитаты): три месяца с половиной прошло лишь в чтении Гоголя, извлечении сырья; и богатство материала к плану книги превысило ожидания; сейчас жалко такой богатый материал вгонять в 12 печ. листов, то есть комкать, когда в деталях вся сила; и придется мне писать В. И. Соловьеву, что представлю лишь 1/2 плана (стиль, мир глаза и часть быта): сюжет, идеология и ряд глав предполагают вторую часть.

В Ленинграде почти не бываем; видим главным образом детскоселов, соседей (Шишковых, Петрова-Водкина и нек<оторых> других); живется с Разумниками тихо и просто[17] <…>

Вероятно, в первых числах января будем в Москве; и тогда, конечно, будем видаться, это для меня радость, ибо я так привык к Вам и к К<лавдии> Алек<сандровне>[18] за те роковые в моей судьбе летние месяцы; хотелось бы с Вами поделиться и мыслями о Гоголе, и многим еще <…>

Остаюсь искренне любящий Вас

Борис Бугаев

Детское Село. 5 дек<абря> <19>31 г.

Дорогой, милый Григорий Александрович, Очень порадовались, получивши Ваше письмо. Хорошо, что Вы приехали, полный впечатлений; и — пишете; и заранее облизываюсь, как кот, предвкушая момент, когда Вы мне, а может быть, и Кл<ав-дии> Ник<олаевне> прочитаете, на что прочно надеюсь, как и на то, что мы с Вами не раз увидимся, ибо опять будем соседями; сквозь все печальные и тревожные впечатления лета, от которых (это парадоксально) осталось и что-то по-особому радостное, выступает светлым пятном Ваша комната, телефон, Вы или Кл<авдия> Александровна; и невольный, вспыхивающий разговор между двумя телефонами.