Аркадий Столыпин - Дневники 1919-1920 годов

Наконец нам передают оттуда, что фитиль уже тлеет. Наступает торжественная минута. Надо пройти мимо бочек с горящим фитилём, не торопясь, не мешая друг другу, затем пройти по нескольким галереям, не перепутав повороты, подняться до того места, где лежит труп, ещё раз повернуть, перелезть через высокую насыпь где-то под самым потолком, причём надо проходить гуськом, опять-таки не торопясь, наконец ещё немного пройти и выбраться на волю.

У наших солдат имеются полоски бездымного пороха, они жгут его по дороге – и всё наше шествие принимает какой-то фантастический феерический вид. Всюду горят огоньки, чёрные силуэты мелькают, перепрыгивают через камни, и тени от них дрожат на белых сводах. Стоящий около бочек солдат подрывной команды дрожащим голосом убеждает не торопиться и идти спокойно, но почему-то кажется, что он сам с удовольствием ушёл бы от этих бочек.

Вот мы около выхода, и вечерний воздух несёт с собой запах степных цветов. Должно быть, мы долго возились под землёй, потому что уже поздно. Отойдя шагов триста, усаживаемся на траве и ждём. Капитан Червинов, устроитель всех взрывов, видимо, волнуется. Он поминутно вытаскивает часы и смотрит, сколько ещё минут осталось до взрыва: может быть много неожиданностей. Фитиль под землёй может гореть медленнее, чем на ветру. Наконец, если красные видели или угадали всю комбинацию, кто-нибудь посмелее из них мог броситься, благо, было время, и вырвать горящий фитиль. Мало ли какие комбинации могли произойти.

Проходят установленные 25 минут. Все глаза устремлены на то место, где, по расчётам, под землёй догорает фитиль. Некоторые думают, что слой земли будет пробит, другие считают толщу земли слишком значительной. Наконец прошло уже 30-35 минут. Взрыва всё нет. Червинов даже побледнел. Его самолюбие специалиста задето. И тут, как назло, уже пускаются разные шуточки насчёт опытности наших молодых офицеров-подрывников. Глухой гул, как далёкий раскат грома, проносится под землёй. Из всех отверстий вырываются клубы серого дыма. Любопытно, что дым одновременно выбрасывается из далёких и ближайших к месту взрыва отверстий. Это говорит о силе взрыва.

Сразу входить нельзя, потому что кроме бочек мелинита мы установили ещё одиннадцать снарядов с удушливым газом. Снаряды эти довольно крупного калибра и выкрашены, в отличие от простых, в голубой цвет.

Надо проверить результаты подземного взрыва; на всякий случай берём с собой намоченные водой носовые платки как некоторую защиту от газов: на случай, если они ещё не испарились. Уже недалеко от входа мы замечаем, что пол, стены и потолок покрыты густым слоем копоти и сажи. Плохо, должно быть, пришлось гг. большевикам!

Чем ближе к месту взрыва, тем больше разрушений. Местами обвалы, почти всюду отдельные камни отвалились от потолка и загромождают проход. Огромная балка, поддерживающая потолок, лежит уже сбоку. Вот и место взрыва. Подрывники определённо недовольны: по неизвестным причинам подземные взрывы плохо нам удаются. Вероятно, мы недостаточно покрывали бочки камнями и щебнем, и газ, не встречая сопротивления, производит мало разрушения. Ведь как-никак, а 76 пудов мелинита + 1 пуд динамита – это порция недурная. Правда, стены обвалились, потолок обрушился и несколько кубических саженей камня свалились сверху. Но всё же главное не достигнуто: галереи имеют сообщение с остальными ходами.

Но что это? На чёрном, бархатном фоне копоти, покрывающей дно, ясно и отчётливо видны следы ног. Да, это ясно: здесь проходило несколько человек. Один след, маленький и лёгкий, похож на отпечаток женской ноги. Мы кидаемся по свежим ещё следам.

Вверх-вниз по галереям, не пропуская ни одной ветки, идут наши люди, забыв даже наши обычные предосторожности. Вот уже пройдено всё, что было раньше изучено. Мы идём всё ниже и ниже под землю. Становится душно, и трудно дышится. Сыростью и плесенью покрыты все вещи, брошенные большевиками. Вот комната, где они недавно ещё жили. Пол густо устлан сеном. Посередине сооружён род какого-то каменного стола. На нём хороший светлого дерева безрупорный граммофон. Рядом ящик с целой грудой пластинок, дальше кофий, какие-то тряпки, мешки и много всякой дряни, на которую жадно набрасываются наши драгуны. Много разных подушек и перин: видно, разбойники любили сладко поспать. Но всё это пропитано сыростью, и трудно себе представить, как могли люди жить здесь в таких тяжёлых условиях. Я бы не выдержал и четырёх дней и либо выбежал бы наружу под пули, либо рехнулся бы.

Наконец мы забрались совсем далеко под землю. Факелы дымно горели, и горящая смола капала на землю, продолжая тлеть. Вдруг один факел загорается целиком – это досадно: теперь он сгорит в пять минут, а нам надо ещё выбраться наружу. Сколько у нас запасных факелов? Ещё один! Это уже совсем плохо. Стараемся ориентироваться, но это нелегко.

Через пять минут после того как мы прошли, по крайней мере, через десять закоулков, галерей и поворотов, похожих друг на друга, как двойники, становится совершенно ясно, что мы заблудились и что, пожалуй, опять вернулись на старое место. Да, так оно и есть: вот на стене нарисован грубо и аляповато огромный паровоз, а рядом неприличные рисунки; я помню, мы уже проходили мимо них. А может быть, был в другом месте подобный же рисунок? Кто их разберёт!

Факел догорает. У всех на душе становится как-то нехорошо, и где-то шевелится ещё неосознанный, только предугадываемый страх. Пока это ещё только беспокойство и нервность. Все наперерыв дают разные советы и делают всевозможные предположения. Одни советуют идти направо, другие – налево; при этом все готовы дать головы на отсечение, что именно их предположение правильно.

Надо взять солдат в руки, и это делает Львов. Голос у него властный, твёрдый, как сталь, и совершенно спокойный, даже слишком спокойный, и по этому именно излишку спокойствия я понимаю, что и он волнуется, но драгуны в таких тонкостях не разбираются. Все умолкают. Толпы больше нет, а есть солдаты и во главе их – вождь. Все тихо садятся в полукруглой пещере. Остаток факела дают Фирксу: он найдёт выход, так как один идёт быстрее, чем толпа; достанет факелов и вернётся. Мы же потушили остаток второго факела – это и экономно, и безопасно – и будем ждать в полном безмолвии и в полном мраке. Фиркс быстро уходит. Свет от его факела быстро удаляется, гаснет где-то за многочисленными поворотами и наконец исчезает вовсе.

Полный мрак и тишина. Изредка кто-нибудь вздохнёт потихоньку, да скатится из-под ноги камешек. Проходит пять минут. На самом деле, кажется, что прошло, по крайней мере, полчаса. Хочется курить, но нельзя. Проходит десять минут. Нервы у всех натянулись, хочется встать во весь рост и громко крикнуть.