Аркадий Столыпин - Дневники 1919-1920 годов

Красные, предвидя неминуемую гибель, делают вылазку. Одного убивают люди 3-го эскадрона, другой ранен. 15 человек конных, выскочивших из-под самого носа вздремнувшего наблюдателя, благополучно скрываются. Досадно. Наблюдателя-казака тут же порют шомполами, чтобы другой раз не зевал.

ст. Багерово

8 апреля 1919 г.

Мне поручают крайне правый фланг Багеровских позиций. Под моим наблюдением три отверстия. Одно «безопасное», то есть почти засыпанное удачным взрывом. Около него бродит на всякий случай один драгун; но это больше для проформы. Это одинаково хорошо понимаю и я, и он. И ходит он небрежно, лениво насвистывая какую-то ставропольскую песенку.

Другая дыра «подозрительная», как решаем мы со Старосельским после тщательного осмотра. Она засыпана лишь наполовину, и можно ожидать и вылазок, и предательских выстрелов. Если подтащить побольше пилёного камня и сбрасывать его с кручи, то скоро перед отверстием образуется завал и он из «подозрительных» перейдёт в разряд «безопасных».

Третье отверстие уже представляет серьёзную опасность. Взрыв, правда, обвалил потолок. Но всё так и ограничилось отверстием в потолке, и выход остался по-прежнему открытым. Здесь одним наблюдателем, пожалуй, отделаться нельзя, и придётся выставить пост из нескольких надёжных людей.

Левее меня находится Маклаков и тоже наблюдает за несколькими отверстиями. Дальше ещё кто-то, а на крайнем левом фланге 3-й эскадрон и Люфт. Там обстановка ещё хуже. Отверстий больше, и взрывы ещё будут производиться долгое время. Там даже выставляются пулемёты.

Скоро темнеет. На соседних постах зажигают костры, и так как у нас имеется солома, то и мы зажигаем её и стараемся как-нибудь скоротать ночь. Хочется спать, а спать нельзя. Холодно. Трава покрывается седой росой, и начинает дуть резкий сырой ветерок с моря.

Костёр слабо поблёскивает, и клубы дыма, смешанного с искрами, уносятся беспрерывно и быстро куда-то вверх, в густую, словно бархатную, ночь. По ассоциации я вспоминаю такие же вереницы искр, быстро уносящихся ветром куда-то в неведомое пространство. Это было в роскошном купе вагона международного общества, который быстро и бесшумно уносил меня среди сырости и тумана северных болот куда-то за границу. Тогда я тоже смотрел, не отрываясь, через покрытое инеем окно, и искры сливались в какую-то причудливую смесь огненных нитей.

Ах, эти путешествия за границу! После серых, пасмурных полей, болот, иссечённых мелким дождём, и лесов, окутанных туманом, попасть в жаркую, залитую неумолимым летним солнцем Италию! Приятно вспоминать прошлое; понемногу мысли путаются, искры всё летят и летят то редкой сетью, то сплошным роем, как маленькие золотые пчёлки.

Когда я просыпаюсь от своей дремоты, то <вижу, что> восток заметно посветлел. Ветерок превратился в настоящий ветер. Костёр превратился в кучу серого пепла. Если потревожить его палкой, то заметно, что он внутри ещё розовый. Полушубок сделался скользким от росы.

Обхожу посты. В утреннем полумраке выходы из каменоломен кажутся зловещими, словно в них притаилась хитрая смерть и поджидает кого-то. Постепенно появляется солнце, и мы отогреваемся. Слева несколько выстрелов. Должно быть, наши бьют маленьких пегих, чёрных с белым кроликов, которые живут в расселинах обветренного камня.

У станции движение. Это прибыли бочки с мелинитом. От нечего делать начинаю изучать «серьёзное» отверстие. Какая-то сила тянет заглянуть в тёмную глубину галереи. Прохожу раз – ничего. Вероятно, в данную минуту под нами никого нет. Что если рискнуть? Весь вопрос в том, как спуститься. Но и этому можно помочь: приносят верёвки, и я спускаюсь вниз. Чувство такое, что вот-вот кто-нибудь схватит за ноги и потащит вниз под землю. Правда, сверху смотрят свои драгуны, и прицелено много драгунских винтовок на всякий случай; но всё же жутко.

Здесь свежо и пахнет какой-то плесенью. Постепенно глаза привыкают к темноте. С того места, где я стою, начинаются три галереи, но в них так темно, что разобрать ничего нельзя. Одна из галерей – совсем низенькая: если войти в неё, то придётся идти нагибаясь.

Как досадно, что кроме спичек у меня ничего нет. Но делать нечего – чиркаю спичку: на мгновение выплывает из мрака низкий шероховатый потолок, местами покрытый копотью; какие-то балки, подпирающие потолок. Пол покрыт обломками, грудами белой пыли, пилёным камнем и щебнем. С трудом перелезаю, но спичка уже потухла. Зажигаю другую и иду дальше. Галерея делается выше и разветвляется вправо и влево. Надо возвращаться обратно, всё равно без факела далеко не уйдёшь, и вдобавок можно легко заблудиться.

На обратном пути захожу в другую галерею. Здесь идти легче – пол ровный, и на нём при слабом свете спички заметны следы колёс и даже – что уже интересно – пребывания лошадей: навоз и т.д. Местами сено и свежая солома.

Последняя спичка догорела, и в темноте я наталкиваюсь грудью на что-то твёрдое и острое: невольно вздрогнув от неожиданности, я ощущаю рукой неизвестный предмет. Оказывается, дышло. Держась за него, дохожу и до самого экипажа: вероятно, тачанка, хотя в темноте сразу и не поймёшь. Дальше идти не рискую: раз есть тачанка и лошадь, значит, есть и люди. А с людьми что-то неохота встречаться.

Постепенно галерея светлеет. Выход уже близко. Вот и клочок голубого неба; ещё несколько шагов и я останавливаюсь, ослеплённый ослепительным солнечным светом. Сколько звуков, запахов и света после могильной тишины и сырости подземелья! Тут и людской разговор, и ржание лошадей, и пение жаворонка. Милые звуки живой светлой весенней земли. Какой радостной музыкой звучат песни кузнечиков, и как легко дышит грудь степным воздухом! Но раз начал рисковать, то останавливаться нельзя. Буду возобновлять разведку, но уже в большем масштабе: возьму людей, факелы и лампы.

Всё необходимое приносят со станции, и мы один за другим спускаемся вниз. У всех драгун лица серьёзные – на них, видно, сильно действует окружающая тьма, воздух, кажущийся ледяным после солнечного припёка, шорох капающей где-то в темноте воды и тишина, которая после громких разговоров снова окружила нас, ещё более мертвенная и зловещая.

Вот разгорелись факелы, и сразу стало как-то веселей. Высокий свод, облитый розовым светом, не давит уже больше, как могильная плита, не стало больше подозрительных тёмных углов, где мерещатся засады и направленные против вас дула винтовок. Со мной идут кн. Львов, Маклаков и Фиркс с Николаем Старосельским. Вано Старосельский почему-то остался наверху.

Мне это не особенно нравится: с одной стороны, толпа людей, освещённая ярким светом; с другой стороны, бандиты, может быть, спрятанные за надёжным прикрытием и неуязвимые в темноте. Впереди идёт цепь офицеров и наиболее храбрых солдат. Факел придерживается немного сзади. Сначала делается перебежка от одного угла до следующего, от одного поворота до другого, затем уже идут «главные силы». Винтовки держатся наизготовке, все напряжённо вслушиваются, глаза впиваются в полумрак. Говорят еле слышным шёпотом, и только шум скатившегося камня да полузаглушённое ругательство, от времени до времени раздающееся, когда кто-нибудь спотыкается, нарушают тишину.