Микола Садкович - Мадам Любовь

Кому довелось однажды так встретить день, кто пережил первые минуты заключения, внезапно осознав, что отныне мир его ограничен тюремным забором и что больше нет у него никаких прав, а только обязанность подчиняться чужой, враждебной силе и что судьба твоя еще безразлична людям, оказавшимся рядом, потому что и на них это горе свалилось так же неожиданно и страшно, тот поймет, что значила встреча с родным, близким. С родным братом, как случилось у Варвары...

Павел - ее старший брат. Варя еще в куклы играла, а он уже за плугом ходил, косил вровень с отцом. Когда увозили его на север с родителями, Варя прибежала на станцию. Павел выскочил из вагона.

Он обцеловал ее мокрые щеки и, давясь слезой, приказал:

- Держись, сестренка... нам еще не конец.

VI

Варвара Романовна:

Я встретилась с братом. Не принесла эта встреча нам радости. Лучше бы ее никогда не было. Мне и сейчас тяжело говорить о ней, хоть многое уже позабылось, многое понимается иначе... Расскажу все по порядку.

Привели нас на площадь, на которой раньше проходили осенние выставки достижения сельского хозяйства. Теперь она была огорожена проволокой и часовыми. Людей там было много. Их выстраивали в длинную, глухо шумящую очередь. Никто не знал, зачем их согнали сюда. Мало кто верил слухам - будто на белорусской земле появились каторжные лагери, такие же, как для коммунистов в Германии, о чем до войны часто писали в газетах.

Может, где они и есть, а здесь зачем? Тут и так, поглядеть, одни старики да калеки остались.

Сказали, что надо пройти регистрацию и медицинский осмотр. Надо так надо. Чья сила, того и власть. Меня это тоже несколько успокоило. Пока все еще не так страшно. Ну, загнали за проволоку, ну, часовые стоят у ворот, это, конечно, обидно, да потерпеть можно. Пройдешь осмотр и катись за ограду. Тут все знакомо, все, как и в нашем городке, - и площади, и улицы, и домишки возле базара... Какая тут может быть каторга? Вон и трибуна, с которой обычно раздавались призы в дни осенних праздников. Кому за кочан капусты, кому за чистопородного хряка...

У трибуны немецкий офицер в черных перчатках и, видать, доктора, в мятых белых халатах поверх мундиров. Осматривают мужчин, женщин. Щупают мышцы. Легонько стукнув по подбородку, требуют:

- Зубы.

Ни шума, ни спора. Кто-то даже острит:

- Одни яловки да сивые мерины...

И верно, осмотр напомнил мне скотный рынок. Рядом стол с бумагами, за ним писарь новой волостной управы. Он быстро помечает в списках имена, возраст, и очередь разделяют. Молодые, постарше, совсем старики. Сын отделен от отца, жена от мужа. Тут начинают роптать. Громко спросить еще не решаются, но тревога передастся идущим к трибуне. Полицаи покрикивают:

- Молчать! А ну назад! Из порядка не выходить.

Я двигалась впереди тети Кати, держа за руку Алика. Нам еще далеко до стола. Было время прикинуть: пытаться бежать? Не выйдет. За проволокой солдаты с собаками. Обойти как-нибудь писаря и смешаться с толпой стариков? Пожалуй, их отпустят раньше других. Но как быть с Аликом? Как его спрятать, и хорошо бы не разлучаться с Катериной Борисовной... надо что-то придумать... Но что? Пока я гадала, подошел староста.

- Каган! - почему-то делая ударение на втором слоге, он выкрикнул громко и насмешливо. - К столу! Кому в хедер записываться, тому без очереди!

Меня как кипятком ошпарило.

У стола захохотали. Офицер поманил черным пальцем:

- Биттэ! Биттэ!

Я оглянулась на тетю Катю. Она шепнула:

- Не отзывайся.

Но староста ухватил меня за рукав:

- Тебе говорят! - и сильно рванул из порядка.

Я невольно потянула за собой Алика. Мальчик метнулся прямо в колени старосты. Тот отбросил его ногой. Алик упал на траву, вскрикнул. Катерина Борисовна подхватила его, прижала к груди:

- Малого не тронь! Слышь? Глаза выдеру!

Староста даже попятился:

- Твой, что ли, байструк?

- Мой, - твердо ответила Катерина.

Тут зашумели другие женщины. Откуда храбрость взялась... Старосту и разъевшимся бугаем назвали, и спекулянтом проклятым. Грозили ему:

- Погоди, придет и твой край. Не будешь на дитё кулаки подымать.

Конечно, дело тут было не в одном моем мальчике. Видно, староста успел всем насолить. Женщины так наседали, что он позвал полицаев на помощь. Катерина Борисовна с Аликом скрылись в толпе, а меня потащили к столу. Оглянувшись, я не увидела ни сына, ни тети Кати... Пока вели, думала: "Может, я их больше никогда не увижу... Видно, мой край ближе, чем у старосты. Нет мне спасения, и незачем отпираться и скрывать. Плюну сейчас им в лицо и сама скажу, кто я такая. Пусть знают, что Варенька Михалевич никогда не боялась и ни перед кем не унижалась... Такие мы, Михалевичи... а староста назвал меня Каган. Верно назвал, ошибся только, решив, что я еврейка... И вот то, что он ошибся, как бы остановило меня. Ошибся, значит, не все знает. Значит, можно еще... Словом, появилась возможность какой-то игры. Опасной, рискованной, но все ж кто кого.

У стола возле трибуны писарь, не отрывая глаз от бумаги, спросил:

- Откуда?

Я смело и бойко выпалила, как на уроке:

- Деревня Михалевичи, Заболотской волости, Койпльского уезда.

Назвала место рождения свое по старому административному делению, как до революции. Писарь недоверчиво взглянул на меня белесыми глазами.

- Чтой-то не помню я Каганов в Михалевичах...

- А при чем тут Каган? Я ж Михалевич.

Сама думаю: "Где я видела раньше это лицо?"

Он тоже разглядывал меня, видно, стараясь вспомнить.

- Не Каган, значит? - И покосился на стоявшего рядом офицера. - А зовут как?

- Варвара Романовна...

- И родилась там, и крестилась, в этих Михалевичах?

- А как же, и родилась, и крестилась, можете проверить. Все в церковной книге записано...

Писарь забарабанил пальцами по столу:

- Так-так-так.

Потом вскочил, подтянулся на носках, что-то шепнул офицеру на ухо.

Офицер прохрипел:

- О-о-о! - И улыбнулся мне. - Пауль Михалэвиш? Швестер?

Я почувствовала какую-то ниточку, за которую надо сейчас ухватиться.

- Швестер, родная швестер, а Павлуша мне брудер... Не знаю, где он теперь... Жив ли? Может, вы знаете?

- Прошу вас, пройдите сюда...

Я прошла за трибуну.

Вот мы и встретились... Лучше бы нам не встречаться. В детстве я очень любила старшего брата. Но теперь, когда мне сказали, что он жив и что я могу видеть его, меня это не только не обрадовало, а даже скорей испугало. Ну, просто я не знала, что мне подумать... Откуда здесь Павел? Где он: в лагере или на свободе? Голова закружилась. Хотелось и быстрей увидеть его, и было страшно... Никогда не забыть мне той встречи... Я все помню, каждый жест, каждое слово. Хотя хотела бы позабыть...