Жерар де Нерваль - Жак Казот

Последние годы жизни Казота, проведенные в шампанском имении Пьерри, были, однако же, отмечены счастьем и спокойствием, царившими в его семье. Покинув литературный мир, куда он попадал теперь лишь во время кратковременных наездов в Париж, сторонясь бурной, почти лихорадочной деятельности всевозможных философских и мистических сект, славный Казот, отец очаровательной дочери и двух пылко преданных его убеждениям сыновей, казалось, соединил у себя в доме все необходимое для безмятежного будущего; однако люди, знавшие его в ту пору, свидетельствуют о непрестанно владевшей им тревоге, словно за этим ясным горизонтом он уже провидел мрачные тучи.

Дворянин по имени де Пла попросил у него руки его дочери Элизабет; молодые люди давно уже любили друг друга, но Казот, не запрещая влюбленным надеяться на счастье, все же медлил с окончательным ответом. Изысканная, прелестная писательница Анна-Мари сообщает нам некоторые подробности визита в Пьерри друга семьи Казота, госпожи д'Аржель. Она описывает элегантно обставленную гостиную на первом этаже, благоухающую пряными ароматами растений, привезенных с Мартиники госпожою Казот; эта замечательная в своем роде женщина сообщала своему окружению особую, причудливую изысканность. Темнокожая служанка, сидящая подле нее с работою в руках, американские птицы в клетках, множество экзотических безделушек, даже наряд и прическа хозяйки дома – все свидетельствовало о ее нежной привязанности к покинутой родине. «В молодости она была необыкновенно хороша собою и сохранила красоту поныне, хотя имела уже взрослых детей. Ее отличала небрежная, томная грация, вообще свойственная креолкам; легкий акцент придавал ее тону что-то детское и в то же время ласкающее; он делал ее еще более обольстительной. Рядом с нею на подушке лежала крошечная болонка; собачку звали Бьондеттою, как малютку-спаниэля из „Влюбленного дьявола“».

Маркиза де ла Круа, вдова знатного испанского вельможи, высокая и величественная пожилая дама, считалась членом семьи и пользовалась в ней большим авторитетом, поскольку убеждениями и образом мыслей совершенно сходилась с Казотом. Уже многие годы она была одною из ревностных адепток учения Сен-Мартена, которое соединяло ее с Казотом тончайшей духовной связью, считавшейся у мартинистов предвестием будущей совместной жизни. Этот второй, мистический брак Казота, исключающий всякие нескромные предположения ввиду почтенного возраста обеих сторон, причинял госпоже Казот не столько огорчение, сколько тревогу чисто человеческого свойства, внушенную смятением, гнетущим эти две благородные души. Трое же детей, напротив, искренне разделяли мысли их отца и его старой подруги.

Мы уже высказали свое мнение по этому поводу; однако всегда ли нужно соглашаться с канонами того вульгарного здравого смысла, который ведет по жизни людей заурядных, не смущая их души темными тайнами грядущего и смерти? И отчего самые счастливые люди так упорно держатся за свою слепоту, делающую их безоружными перед нагрянувшим мрачным событием, когда остается лишь в ужасе плакать и стенать под запоздалыми, но неотвратимыми ударами рока?! Госпоже Казот пришлось страдать тяжелее всех других членов семьи, для которых жизнь была нескончаемой борьбой, где шансы на победу были весьма сомнительны, зато награда казалась обеспеченной наверняка.

В дополнение к сказанному было бы небесполезно ознакомиться с теориями Казота по нескольким нижеприведенным отрывкам из переписки, ставшей причиною процесса над ним; вот некоторые цитаты в пересказе все той же Анны-Мари:

«Мы все, говорил Казот, живем среди духов наших предков; невидимый мир тесно обступает нас со всех сторон… и в нем обитают наши духовные друзья, что безбоязненно приближаются к нам. У моей дочери есть ангелы-хранители; есть они и у всех нас. Каждая наша мысль, и достойная и скверная, приводит в движение определенного, соответствующего ей духа; точно так же любое движение нашего тела колеблет несомую им колонну воздуха. Все заполнено, все обитаемо в этом мире, где со времен первородного греха неведомые покровы скрывают материю… И я, в силу особой посвященности, коей нимало не искал, часто горько сетуя на сию злосчастную способность, приподнял эти покровы подобно ветру, вздымающему завесу тумана. Я вижу добро и зло, добрых и злых; по временам взору моему предстает такое неразличимое множество существ, что я не сразу могу отделить тех, кто облечен плотью, от других, кто уже сбросил грубую земную оболочку».

«Да, есть души до некоторой степени материальные, ибо они были столь крепко привержены земной своей сущности, что унесли часть ее в иной мир, ставши не полностью призрачными. Таковые долго еще сохраняют сходство с людьми…

Но – осмелюсь ли признаться вам? – бывают мгновения, когда я ибо по слабости зрения, либо в силу удивительного сходства я впадаю в основательное заблуждение. Нынче утром все мы сошлись на молитву, представ взору Всевышнего, как вдруг комната заполнилась живыми и умершими всех времен и народов, так что я не в силах был отличить жизнь от смерти; странное смешение, но, однако же, какое великолепное зрелище!»

Госпожа д'Аржель была свидетельницей отъезда юного Сцеволы Казота ко двору, где ему предстояло служить в королевской страже; уже близились тяжелые времена, и его отец предвидел, какой опасности подвергает сына.

Маркиза де ла Круа присоединилась к Казоту, дабы передать молодому человеку то, что оба они называли мистическою властью; позже мы увидим, как он отчитался им в своей миссии. Эта вдохновенная женщина осенила лоб, уста и сердце юноши тремя таинственными знаками, сопроводив их тайным заклятием; тем самым освятила она будущее того, кого называла своим духовным сыном.

Сцевола Казот, не менее ревностный монархист и мистик, чем его отец, попал в число тех, кому по возвращении из Варенна удалось защитить жизнь королевской семьи от ярости республиканцев. В какой-то миг бушующая толпа вырвала было дофина из рук родителей, и именно Сцевола Казот вызволил ребенка и вернул его королеве, которая со слезами на глазах благодарила юношу. Вот что он пишет отцу после этого события:

«Дорогой папа,

Итак, 14 июля миновало, и король вернулся к себе живой и невредимый. Я постарался елико возможно лучше исполнить миссию, вами на меня возложенную. Вы, вероятно, узнаете, достигла ли она полностью той цели, на которую вы уповали. В пятницу пошел я к причастию; потом, выйдя из церкви, отправился к Алтарю отчизны, где произнес на все четыре стороны света необходимые заклинания, дабы отдать Марсово поле под покровительство ангелов Господних.

Затем подошел я вплотную к карете, следя за тем, как король садится в нее; мадам Елизавета даже удостоила меня взглядом, вознесшим мысли мои к небесам; под охраною одного из товарищей я сопроводил карету внутрь ограждения. Король подозвал меня и спросил: „Казот, с вами ли я виделся и говорил в Эпернэ?“ Я отвечал: „Да, сир“, – и помог ему выйти из экипажа. Удалился я лишь тогда, когда удостоверился, что все они уже в помещении.