Виктор Корчной - Антишахматы. Записки злодея. Возвращение невозвращенца

А почему американцы имеют базы во всем мире? — отпарировал я.

А зачем советские покорили народы Восточной Европы, сделали из них сателлитов?

Этого я не выдержал. И, как говорят японцы, потерял лицо. Я кричал, не помню что, как в истерике. Сбежались организаторы, извинились за оплошность, рассадили нас...

И еще один случай. В городе Санта-Фе меня посетил один украинец. Лет тридцать назад он уехал из Советского Союза. У него на Украине остался брат. Он дал мне его адрес и долото, чтобы я переслал его брату. Мне трудно объяснить самому себе, а тем более читателям, пребывающим в эпохе перестройки, что со мной стряслось, но я так никогда и не послал долото по указанному адресу. Страх, необъяснимый страх перед Западом, страх оказаться соучастником какого-то заговора против СССР и прочую чушь в голове — это мне еще предстояло преодолеть.

ЗАПРЕЩЕНО!

Чем выше я поднимался по лестнице шахматных рангов, тем больше ощущал противодействие моим попыткам играть в международных соревнованиях. Особенно трудно стало, когда я уже был дважды, даже трижды чемпионом Советского Союза — в 1963—1965 годах.

Вот одна, сравнительно примитивная, история. В 1963 году в Калифорнии организовали международный турнир, так называемый Кубок Пятигорского, и пригласили Кереса и меня. На заседании Шахматной федерации СССР новоиспеченный чемпион мира Петросян заявил, что хочет ехать он. Был послан соответствующий запрос организаторам, которые в ответ прислали три билета — на нас с Кересом и на Петросяна. И все-таки меня не послали. По моему билету в США отправилась жена Петросяна. Эти подробности мне довелось узнать лишь через 14 лет из беседы с вдовой господина Пятигорского...

Бывали случаи много запутаннее: когда федерация направляла на соревнование, но не было решения-разрешения партийных органов на выезд.

Система выглядела так. Сперва Шахматная федерация СССР или ее ответственный работник (то есть сотрудник Спорткомитета: некогда Л. Абрамов, М. Бейлин, в 70-е годы В. Батуринский, в 80-е Н. Крогиус) рекомендовали имярек для участия в некоем соревновании. Затем в спортивном обществе шахматиста партячейка, просмотрев анкету рекомендованного, приглашала его, независимо от того, партийный он или нет, на беседу, давала, как правило, «добро», и документы направлялись в райком партии, где их обсуждала выездная комиссия, иногда с приглашением испытуемого. Потом документы вместе с решением комиссии шли в Москву, в первый (секретный) отдел Спорткомитета СССР и в выездную комиссию ЦК КПСС.

На всей линии обеспечивалась полная секретность. Никакими силами нельзя было узнать, где заминка. А между тем стоило какой-нибудь Марье Ивановне или Роне Яковлевне набрать номер члена комиссии ЦК, какого-нибудь Петра Ивановича, с которым она полгода назад выпивала в компании на День пожарника, и сказать: «Заходи к нам, Петя. Мой муженек тебе гостинцы привез из Америки. Кстати, там один еврейчик, Корчной такой, хочет за границу. Он, знаешь, на Кюрасао в казино играл. И вообще, нам его рожа не нравится. Дай ему отвод, пожалуйста...» — и ничто уже тебе не поможет. И будешь ты обивать пороги начальства, а оно, только что прочитав копию твоего личного дела, будет с умным видом говорит:

- вот вы в 1961 году в ФРГ женщину в кино приглашали а вот на следующий год в казино играли. А в 1963 году вы, говорят, много выпили в Югославии. Как же мы вас можем зарубеж посылать?!» И будешь ты объяснять, что поход в кино не состоялся, что в казино пошел — потому что партию проиграл, что в Югославии не напивался, а только слухи. Но разговор этот не играет никакой роли, потому что решение уже принято в другом месте — выше (или ниже) и, как говорят в судебных документах, обжалованию не подлежит.

Помню, как с целью узнать — кто и почему не выпускает меня, я выслеживал секретаря Октябрьского райкома партии Ленинграда. Как скрывалась она через черный ход, как бежала от меня! Миловидная женщина, товарищ Мирошникова, и бегает неплохо. Наверное, в связи с перестройкой на повышение пошла...

Наконец в 1965 году я дошел до ручки. Решил вступить в партию — как последний шанс облегчить свою участь. Действительно, поначалу помогло.

Мое политическое самообразование развивалось между тем и по другим каналам. Немалую роль в его ускорении сыграла поездка на Кубу в 1963 году.

Как-то глубокой ночью нам с Талем, с которым мы приятельствовали на протяжении многих лет, захотелось чего-нибудь съесть и выпить. В сопровождении советника посольства Симонова мы разыскали расположенный прямо на улице бар. Хозяин, обслуживая нас, спросил, кто мы такие. «Носот-рос сомос еспециалистос чехословакос»,— ответил за всех Симонов. Мы спросили его — почему? Он, посмотрев многозначительно на часы, ответил: «Сейчас три часа ночи. Не забывайте — советские ответственны за все!»

Эта тирада произвела на меня огромное впечатление. Об уроке, полученном от Симонова, нам довелось вскоре вспомнить. Но пока — о другом.

Будучи второй раз в испаноговорящей стране, я делал успехи в испанском. Мне случалось быть переводчиком у своих товарищей по турниру — Геллера и Таля. Однажды в вестибюле отеля меня встретила молодая интересная женщина. Я узнал ее — она бывала на турнире.

- Я хотела бы сегодня вечером увидеться с Талем,— сказала она.

- Это невозможно, у него вскоре встреча с Симоновым. — О, я знаю Симонова, скажите ему, что вечером мне нужно видеть Таля, и проблема решена!

- Нет, если уж Таль встретится с вами, то в посольстве об этом знать не должны.

- Но почему?! Ведь мы, я и моя подруга,— коммунистки, мы поддерживаем вас!

На этот вопрос я замялся с ответом. Действительно, почему?

- Ну, у советских особые правила поведения, им нельзя за границей...

- Но ведь Спасский, который был здесь в прошлом году, встречался с девушками!

— Вот поэтому его и нет здесь сейчас, в этом году.

— Что ж это такое?! — возмущенно воскликнула она.— Запрещено любить?!

Это «prohibido amar!» до сих пор звучит у меня в ушах...

1965 год. Я в третий раз стал чемпионом СССР. Меня пригласили на крупный турнир в Югославию. Но для нашей федерации такой факт, как персональное приглашение, не играл роли. Они решили послать меня на маленький турнир в Венгрию. Я упирался. Меня вызвали в Комитет, пред светлые очи тов. Казанского, который тогда курировал шахматы.

«Вы понимаете,— говорил он,— в Будапеште прошли советские танки (в 56-м году.— Ред.). Вам, чемпиону страны, поручено, образно говоря, прикрыть своим телом дыры в домах, проделанные ими». Действительно образно. Но я отказался наотрез. В Венгрию я не поехал. В Загреб не послали тоже.

В том же 1965 году мне в первый (и в последний) раз предложили остаться на Западе. После командного первенства Европы в Гамбурге ряд шахматистов пригласили дать сеансы. Мы с Геллером отправились в маленький курортный городок на севере Германии. Нас встретил организатор, пожилой человек, и отвез к себе домой отдохнуть с дороги. Этот человек выучил русской язык, слушая радио. Мы разговаривали втроем по-русски. Но, уяснив, что экономист с Дерибасовской не силен в языках, хозяин перешел на английский и прямо в присутствии Геллера предложил мне остаться в Германии, пообещав оказать помощь в моих первых шагах в новую жизнь. Я ответил ему, что шахматисты в СССР — очень привилегированные люди, и в мягкой форме отклонил предложение.