Владимир Дьяков - Ярослав Домбровский

Позиция двух названных авторов совпадала лишь отчасти. Оба они резко критиковали существующие порядки, но Добролюбов считал, что Русь может достигнуть свободы только «назло царям», тогда как Лавров скорее был склонен надеяться, что Николая Палкина образумит призыв быть «не капралом, а русским праведным царем», что он проведет необходимые реформы. У нас нет сведений о том, какая из двух позиций была более по душе Домбровскому. Возможно, что он тогда еще не обращал внимания на разницу между ними и с одинаковым удовольствием читал как зовущие к борьбе, хотя и слишком выспренние строки Лаврова:

Проснись, мой край родной, изъеденный ворами,Подавленный ярмом,Позорно скованный бездушными властями,Шпионством, ханжеством.От сна, невежества, от бреда униженья,От лени вековой Восстань!.. —

так и чеканный, обращенный к народу призыв Добролюбова:

Вставай же, Русь, на подвиг славы, —Борьба велика и свята!..Возьми свое святое правоУ подлых рыцарей кнута…

Смерть Николая I в феврале 1855 года ознаменовалась не только объявленным по всей стране длительным трауром, но и новой волной запрещенных стихотворений. Одно из них, написанное в форме эпитафии для памятника царственному покойнику, гласило:

Не знаю, как и почему,Кому пришла охотаПоставить памятник тому,Кто стоит эшафота.

В стихотворных размышлениях по случаю смерти царя, написанных Добролюбовым, говорилось о грядущей революции. Она, писал Добролюбов, вспыхнет, когда истощится терпение простых людей, и, начавшись,

…Не пощадит тирана род несчастный,И будет без царя блаженствовать народ.

Большое число антиправительственных стихотворений было связано с поражением царизма в Крымской войне.

Широкое распространение получили, в частности, два стихотворения, посвященные неудачам русских войск в 1854–1855 гг. под Севастополем: 8 сентября («Как восьмого сентября…») и 4 августа («Как четвертого числа…»). Автор первого из них неизвестен, а второе написал Л. Н. Толстой. Впрочем, эти стихи могли стать известными Домбровскому только после отъезда из Петербурга. А вот стихотворение-прокламацию М. Карлина, написанную в первые дня войны, он почти наверняка видел или слышал в Петербурге. Стихотворение осуждало войну, доказывало, что она не нужна народу, который и так «изнеможден» и «страдает от налогов». Иногда, пишет Карлин, рассуждая о тяготах войны, ропщут на бога.

Но бог ни в чем не виноват,А тот, кто здесь во имя бога,Он заставляет нас страдать,Безумно властвуя в чертогах.Он слышит плач, он слышит стонИ гордо пишет манифесты:— Вперед! За веру, честь и трон,Поможем сватушке иль тестю… —Да черт бы взял его родню!Какое до других нам дело?Нам прежде родину свою,И долг, и честь спасать велели.Зачем губить в чужих поляхЦвет нашей русской молодежи?Мы лучше выметем весь прах,Весь сор, что дома нас тревожит.

«Потаенная» литература была представлена не только стихами, но и рядом впечатляющих прозаических произведений, которые, вероятно, также были знакомы Домбровскому. С 1854 года распространению антиправительственных сочинений начала помогать Вольная русская типография, созданная Герценом в Лондоне. В августе 1855 года появился первый выпуск «Полярной звезды». Кое-какую пищу для размышлений Домбровский и его товарищи находили в легальных периодических изданиях, в частности в «Отечественных записках» и «Современнике», где с 1854 года начал сотрудничать Чернышевский. Читали они также зарубежные издания — французские и немецкие, а воспитанники польского происхождения — польскую художественную литературу, ходившие по рукам журналы и газеты польской революционной эмиграции. Вообще книги, журналы, газеты составляли их основную духовную пищу.

Это видно из написанных позже заметок ровесника Домбровского и его будущего соратника по петербургскому подполью — Владислава Коссовского (он с 1851 до 1856 года учился в Артиллерийском училище, которое располагалось тоже в Петербурге). В приводимом ниже отрывке Коссовский пишет о студентах столичного университета, но его слова вполне могут быть отнесены N старшим воспитанникам военно-учебных заведений. «Молодые люди, — писал он, — желавшие выучиться чему-нибудь, являясь в аудиторию, вместо живой науки выслушивали затверженные долгой практикой тезисы и взгляды на жизнь и общество, выработанные когда-то за границей, а переработанные на известный лад в цензурных комитетах; чем ближе какой-нибудь вопрос касался современного быта, чем интереснее и поучительнее был какой-нибудь период — тем тщательнее его обезображивали, искажали, старались обойти или целиком выпускали.

Почуяв интуитивно всю несостоятельность старых профессоров, дельная и трудолюбивая молодежь от них отвернулась, она старалась пополнить пробелы университетского изложения собственными стараниями, пыталась доставать источники, на которые так охотно ссылаются профессора, и увидели, что щедро расточаемые с кафедры цитаты часто имели на самом деле другой смысл и значение, чем тот, который старались придать им профессора; кредит профессоров пал, вера в авторитет рушилась, и из этих развалин выработалось одно убеждение, один символ студенческой веры, что время, проведенное в аудиториях, потеряно безвозвратно, что час домашнего, добросовестного труда приносит более пользы, нежели целых три лекции, прослушанные в аудитории…»

Наряду с описанным у Коссовского типом профессора-ретрограда, действующего в полном соответствии с той декретной инструкцией, которую в 1849 году сочинил князь Ширинский-Шихматов, среди университетских пре подавателей, как и среди преподавателей военно-учебных заведений, начали появляться люди нового поколения, сторонники либеральных и даже революционно-демократических идей. В Дворянском полку во время пребывания в нем Домбровского таким преподавателем был Г. Е. Благосветлов, который несколько позже стал известным публицистом, сотрудником герценовского «Колокола», человеком, близким к первой «Земле и воле», редактором прогрессивного журнала «Русское слово». Он преподавал русский язык и словесность, то есть предмет, которого в специальных классах не было. Из этого следует, что Домбровский не мог бывать на его уроках. Однако трудно предположить, чтобы он не знал о нашумевшей истории увольнения Благосветлова, о «высочайшем» повелении ни в коем случае не принимать его на службу по учебному ведомству. Увольнение было связано с преподавательской деятельностью, хотя его непосредственная причина до сих пор остается неясной. «9 апреля [1855 года] в 5 часов, — сообщал Благосветлов в одном из своих писем, — я произнес два слова, сгубившие мою карьеру и едва не погубившие меня самого. В 7 часов вечера того же 9 апреля доносчик сообщил мои слова Д.[1], а наутро их услышал государь и произнес свой справедливый и короткий суд». В списке лиц, находившихся под секретным надзором, в 1855 году против фамилии Благосветлова сделана пометка, что он был внесен в список «по неблагонадежности и неспособности преподавать воспитанникам ученье в выражениях приличных». Разумеется, речь шла о выражениях, относящихся к царю и к существующим порядкам, и можно не сомневаться, что они стали известны почти всем воспитанникам Дворянского полка.