Песах Амнуэль - Чисто научное убийство

Часть первая

ЦИАНИД ПО-ТУРЕЦКИ

Глава 1

Знакомство

Свернув на стоянку, я аккуратно притормозил и заглушил двигатель. Повертев головой, я обнаружил, что сбил всего лишь один колышек ограждения (вчера было три), не зацепил ни одной машины (вчера я поцарапал-таки борт серой «Даяцу») и даже встал почти перпендикулярно проездной дорожке. Большой успех, подумал я. Если так пойдет и дальше, то через месяц я не буду вздрагивать, переключая скорости.

Я вылез из машины, ощущая тяжесть в ногах — с непривычки мне было тяжело сидеть за рулем больше получаса кряду, и увидел перед собой полицейского офицера. В званиях я не разбираюсь, форма на меня действует магнетически — я вижу цвет и какие-то загогулины на рукаве, и перестаю соображать, поскольку невинному человеку соображать нужно до встречи с представителем закона.

— Всего один колышек, господин офицер, — сказал я голосом достаточно твердым, чтобы самому быть уверенным в том, что я говорю правду. — Я непременно все восстановлю, не сомневайтесь.

— Я и не сомневаюсь, — широко улыбнулся офицер и протянул руку. — Комиссар Бутлер, Тель-Авивская уголовная полиция.

Возможно, я руку пожал, а может быть, спрятал свою руку за спину. Возможно, я улыбнулся, а может быть, скорчил страдательную гримасу — эти первые мгновения нашего знакомства с комиссаром Бутлером я никогда впоследствии не мог восстановить в памяти.

Собственно, в тот момент я лихорадочно соображал — не сбил ли я пешехода, когда совершал на вечно забитых тель-авивских улицах один из многочисленных маневров перестроения из ряда в ряд. Трупы на дороге не вспоминались, но и уверенным на все сто я себя не чувствовал. Только уголовной полиции мне не хватало! За рулем я самостоятельно сидел третий день, права получил неделю назад, а машину мне пригнал из магазина один из студентов, который сдал, наконец, с седьмой попытки, курс новейшей истории Великобритании. Студент мог чувствовать себя героем, зная, что я получил права после одиннадцатой попытки сдать экзамен. Это число — одиннадцать — было, по-моему, навечно написано на моем лбу.

— Третий день за рулем? — участливо спросил полицейский по фамилии Бутлер.

— Четвертый, — автоматически поправил я и только после этого увидел за спиной полицейского ту самую «мазду», борт которой я оцарапал вчера вечером, возвращаясь с работы. Не знаю, сбил ли я пешехода, это еще предстояло доказать, но царапина была моей работой, и в этом я признался сам, оставив на ветровом стекле данные моей страховой компании.

— Чувствуется, — сказал полицейский. — Когда я впервые сел за руль, то от волнения сразу же въехал в столб, а столб, заметьте, стоял посреди чистого поля, где я решил потренироваться в вождении.

— А моя жена, — продолжал Бутлер, — до сих пор боится водить машину и предпочитает ездить автобусом. Это, кстати, побудило ее стать участницей движения МЕРЕЦа, ну, знаете, есть у них группа, которая добивается разрешения пустить автобусы по субботам…

Похоже, что полицейский не собирался меня арестовывать на месте, и я почувствовал, что количество адреналина в моей крови постепенно приходит в норму. Может, удастся отвертеться? Но штраф больше, чем сто шекелей, я не заплачу, сбитый колышек большего не стоит.

— Если я не ошибаюсь, — не унимался полицейский, — вас зовут Песах Амнуэль, и вы живете в десятой квартире.

Все узнал! Наверное, дело все-таки серьезно, и сотней шекелей мне не отделаться. Я запер на ключ свою «субару» и решился, наконец, раскрыть рот.

— В десятой, — подтвердил я, хотя полицейский вовсе не спрашивал подтверждения. — Колышек я оплачу…

— Какой колышек? — удивился Бутлер и проследил за моим взглядом. — Ах, этот… О чем вы говорите, Песах, этот самый колышек я лично сбивал семь раз, его давно нужно вообще перенести метра на два в сторону, я все забываю позвонить коллегам из дорожного отдела… Вы не возражаете, если я приглашу вас к себе на чашку кофе?

Предложение было настолько неожиданным, что я автоматически ответил:

— Да, несомненно, комиссар.

И лишь после этого подумал, что меня еще никогда полицейский не приглашал в отделение выпить кофе. Какой кофе подают в полиции — растворимый, экспрессо? Или по-турецки?

Бутлер повернулся и пошел к дому — похоже, он пригласил меня выпить кофе в моей же собственной квартире. Это было, конечно, оригинально, но требовало некоторой подготовки: Рина наверняка придет в замешательство, увидев меня на пороге в сопровождении комиссара полиции.

— Я живу этажом ниже вас, — бросил Бутлер через плечо. — Вы снимаете эту квартиру или купили?

— Купил, — сказал я, чувствуя себя все более глупо. — Мы переехали месяц назад, и я почти никого из жильцов еще не знаю. А вы…

— Я здесь живу третий год, — сказал Бутлер, открывая передо мной дверь лифта. — Я и моя жена Лея, сейчас я вас познакомлю. У нас есть еще дочь Ора, но, на наше счастье, она сейчас в школе, и у нас будет возможность спокойно пообщаться.

— А у меня сын, — сообщил я. — Сейчас он в армии.

Лифт остановился на третьем, и мы вышли.

— Пехота? — спросил Бутлер, открывая своим ключом дверь в конце небольшого коридорчика.

— Если бы… — пробормотал я. — Будь Михаэль пехотинцем, Рина, это моя жена, не сходила бы с ума, да и я тоже, если говорить правду… Он служит в Голани.

— О! — со значением сказал Бутлер, пропуская меня в уютно обставленную гостиную. Я очень люблю такие квартиры, где ощущается не просто уют, но уют застоявшийся, возникший, казалось, не в результате усилий хозяйки, а сам по себе, из мелочей, совершенно, вроде бы, несущественных и нефункциональных. У Рины не получалось, хотя она и старалась — может, потому и не получалось, что она именно старалась, и это было заметно, это делало обстановку нашей квартиры нарочито придуманной, а потому не очень уютной. А сам я просто не знал, что нужно делать, и, думаю, комиссар Бутлер не знал тоже — вряд ли он, служа в уголовной полиции, проводил дома, как я, большую часть времени.

Через четверть часа на журнальном столике стоял кипящий кофейник — настоящий, только что снятый с огня, а не электрическая безделка, которой пользовался я в целях экономии времени, и мы с комиссаром сидели друг против друга в глубоких креслах, разглядывали друг друга в упор, не скрывали этих взглядов и — вот странное дело! — получали от этого удовольствие.

Поэтому и вопрос, который я задал, не подумав о том, насколько он банален, не показался комиссару традиционно-надоедливым.

— Давно в стране? — спросил я.

— Тридцать семь лет, — ответил Бутлер, разливая кофе по чашкам и пододвигая сахарницу. — Собственно, я родился в Бней-Аише, но родители приехали в страну в сорок восьмом из Бобруйска.

— Тогда выпускали? — удивился я.

— Не думаю, — покачал головой Бутлер. — Отец с матерью родом из Бобруйска, но в войну их угнали в Германию, там они и познакомились, в Майданеке, им, как видите повезло, остались живы, но в Россию не вернулись, а сюда приехали сразу после провозглашения независимости. Отец даже успел повоевать, их бригада брала Латрун и двигалась на Иерусалим…

— Черт возьми! — вскричал я. — Это очень интересно. Я, видите ли, историк, занимаюсь в университете новейшей историей, самой новейшей, последние четверть века, но и тот период интересует меня чрезвычайно.

— Судя по вашему акценту, Песах, — сказал Бутлер, — ваш стаж в стране гораздо меньше моего. Вы приехали в семидесятых?

— В восемьдесят первом. Я, Рина и Михаэль, тогда ему было восемь. Получили амидаровскую квартиру в Кирьят-Оно, но я не сразу попал в университет сюда, в Тель-Авив, пришлось поработать в…

Я отхлебнул горячего кофе и закашлялся, чтобы мое нежелание доводить предложение до конца не оказалось слишком заметным. Для чего Бутлеру, черт побери, знать о том, что я год работал слесарем на фабрике металлических изделий, а потом еще два года сторожил супермаркет? Я вовсе не считал это годы потерянными, хотя Рина полагала именно так, но и рассказывать о тогдашней жизни не хотелось, тем более человеку, родившемуся в Израиле я наверняка не способному понять ощущения репатрианта, изначально ощущающего себя чужеродным телом.

— Родители учили вас русскому? — спросил я, откашлявшись.

— Немного, — Бутлер перешел на русский, но выговаривал слова медленно и, хотя без заметного акцента, но с видимым усилием — наверняка переводил сначала фразу в уме, подбирая слова. — Немного, и я сопротивлялся. Когда вырос, понял, что сопротивлялся зря, но потом уже не было времени верстать…

— Наверстывать, поправил я.

— Да…

Мы опять перешли на иврит, и, когда я бросил взгляд на часы, оказалось вдруг, что говорим мы уже около двух часов, и количество тем, затронутых в беседе, перевалило за второй десяток, кофе остыл, а Рина, наверное, уже вернулась с работы.