Борис Ардов - Table-Talks на Ордынке

После этого все стали с ожиданием смотреть на гостя. Дескать, раз ты поэт, то должен ответствовать достойно, то есть сложить и произнести стихи в честь хозяина. Москвич не растерялся и прочел наизусть несколько строф из «Евгения Онегина».

Все присутствующие, включая самого Джамбула, были вполне удовлетворены.

В тридцатые годы вслед за движением «жен комсостава армии» и «жен инженерно-технического состава» организовалось движение «жен писателей». В Москве председательницей совета жен писателей была супруга Всеволода Иванова — Тамара Владимировна. А ее заместительницей выбрали Э. Я. Финк жену литератора Виктора Финка.

Как водится, у руководительниц движения появилось множество дел. Они заседали, куда-то ездили, звонили по телефону, им стали часто звонить…

Как-то Виктор Григорьевич Финк взял трубку. Нетерпеливый женский голос сказал:

— Попрошу к аппарату жену писателя Финка.

— Ее нет дома.

— А кто со мною говорит?

— С вами говорит муж жены писателя Финка.

Перед войною в Художественном театре с огромным успехом шел спектакль «Анна Каренина». Литератор по имени Илья Рубинштейн поспешил сделать свою инсценировку романа для маленьких провинциальных театров, сократив число действующих лиц до минимума. И его пьеса в провинции пошла. В отдел распространения драматических произведений посыпались телеграммы:

«Вышлите Анну Каренину Рубинштейна».

Кто-то из литераторов посетовал:

— Как это можно даже произнести «Анна Каренина» Рубинштейна?! Ему отвечали:

— Все зависит от того, какой Рубинштейн. Когда говорят — «Демон» Рубинштейна — это не вызывает у вас протеста?..

В те годы одним из секретарей Союза писателей стал литературовед К. Про него И. И. Юзовский говорил:

— Это один из тех евреев, которых Гитлер специально засылает в Россию для возбуждения антисемитизма.

У Ардова был такой знакомый — литератор-юморист Михаил Владимирович Эдель. Писатель он был никакой, но человек необычайно умный, сметливый и ловкий. Ардов говорил так:

— Я бы мог предложить взятку Калинину, а Эдель — самому Сталину.

В тридцатые годы Эдель окончил пограничную школу НКВД, какое-то время служил кадровым офицером на границе. Затем он поступил в Литературный институт, где сразу же стал секретарем комсомольской организации. Словом, карьера понятная.

В свое время Эдель служил где-то на Западной границе, то ли в Белоруссии, то ли на Украине. Его учреждение находилось в небольшом местечке и, разумеется, занимало лучший в городке особняк, который стоял на базарной площади.

Как-то проверять работу Эделя и его подчиненных прибыл из Москвы, с Лубянки высокий чин. Они довольно долго перебирали бумаги, притомились и вышли на балкон покурить. Московский чекист сказал:

— Документы у вас все в порядке, это хорошо… А как у вас с оперативной работой?.. Вот перед нами на площади стоят три местных жителя и о чем-то разговаривают…

Начальник указал на трех евреев, которые беседовали неподалеку от балкона.

— Среди них есть ваш осведомитель? Эдель пригляделся к говорящим и отвечал:

— Все трое.

В те же годы, в том же местечке к Эделю пришел старый еврей. Он сказал:

— Я знаю, что вы коммунист, что вы начальник, что вы чекист… Но вы же еще и еврей… Так вот я пришел к вам, как еврей к еврею. Дайте мне совет. У меня единственный сын давным давно уехал на землю обетованную, а я тут состарился, и теперь хочу поехать к нему умирать… А меня отсюда не выпускают. Так вот посоветуйте мне, как мне быть, чтобы мне разрешили уехать к сыну… Эдель подумал и сказал:

— Вы знаете древнееврейский язык?

— Знаю, — отвечал тот.

— А писать по-древнееврейски вы можете?

— Могу.

— Так вот вам мой совет. Напишите письмо на Капри к Горькому и попросите, чтобы он помог вам уехать к сыну. Но только пишите на древнееврейском языке. Горькому приходит много писем, но ему никто не пишет на древнееврейском, а потому он вашим письмом заинтересуется… И он вам поможет.

Старик поступил согласно этому совету и получил разрешение на отъезд.

В свете этой истории трагикомической выглядит судьба долголетнего «отказника» наших дней, родного сына М. В. Эделя. Он носил имя Эрнст, видимо, отец назвал его в честь Тель-мана. Так вот Эдель младший, который жил в писательском доме, в квартире своего покойного отца, в течение нескольких лет не мог уехать в Израиль. Увы! — не было такого человека, который мог бы дать ему мудрый совет…

И уже в качестве самой последней гримасы судьбы произошло такое событие. Незадолго до того, как Эрнст Эдель все же получил разрешение на выезд, площадь, на которой стоял его дом, была наименована в честь того самого Тельмана, и там поставили памятник злополучному немецкому коммунисту.

Еще рассказ Эделя старшего. Когда он был в пограничной школе, 7 ноября и 1 мая его вместе с соучениками отправляли дежурить на Красную площадь. Юные чекисты стояли в непосредственной близости к мавзолею. А демонстрации трудящихся в те годы длились по многу часов.

И вот седьмого ноября Эдель наблюдал такую мимическую сценку. Погода была прескверная, непрерывно шел мелкий дождь… Сталин на несколько минут отлучился. Стоявший на трибуне Каганович снял перчатки и стал ими смахивать воду, которая скапливалась на парапете. А брызги при этом летели вбок и вниз, так что попадали на лица стоящих там генералов. (На мавзолее, как известно, на самом верху располагались «боги» кремлевского Олимпа, а по бокам, на лестничных площадках — «полубоги»).

Генералы стали дергаться и морщиться от летящих сверху брызг, но никакого протеста не последовало, они знали — «откуда ветер дует»… Каганович настолько увлекся этим занятием, что не заметил возвратившегося на трибуну Сталина… А увидев «хозяина», он поспешно спрятал перчатки в карман и стал, как ни в чем не бывало, глядеть на демонстрацию.

Сталин строго посмотрел на Кагановича, потом — на генералов. После этого он вытащил свои перчатки и тоже стал брызгать на стоящих внизу.

Незадолго до войны в Грузии праздновался какой-то юбилей то ли поэмы «Витязь в тигровой шкуре», то ли ее автора — Шота Руставели. По этому случаю туда были приглашены многие столичные писатели, и принимали их по высшему разряду. По возвращении в Москву кто-то сочинил такие стишки:

Были мы в Тбилиси,Все перепилиси,Шота пили, Шота ели,Шота Руставели.

В этой связи мне вспоминается еще один рассказ. Какой-то московский поэт был в Грузии. Там он выступал и, как водится, произносил вполне идейные и патриотические речи. Во время одного из выступлений к нему обратился слушатель: