Валерия Орлова - Четыре любви маршала Жукова. Любовь как бой

Егор поинтересовался у ребят, кто этот мужик, что говорил насчет машин.

— Это Николай Жуков — сын старосты. Его выслали из Москвы за пятый год. Он очень острый на язык, даже царя ругает.

— Ничего, — произнес Леша, — за глаза царя ругать можно, но только чтобы не слышали полиция или шпики.

Это было очень счастливое время для Егора. Вечерами, забыв об усталости, собиралась молодежь, и начиналось веселье. Пели песни, задушевные и проникновенные. Девушки выводили сильными голосами нежную мелодию, ребята старались вторить молодыми баритонами и еще не окрепшими басами. Потом плясали до упаду.

Именно в один из таких вечеров Егору приглянулась односельчанка, Маня Мельникова. Она была немного старше Егора. Длинные русые волосы ее были словно шелк, а голубые глаза сияли чистым, пронзительным светом. У Егора дыхание перехватило. Маня оказалась еще и хорошей певицей, ее нежный голос запал Егору в душу.

Он не раз приглашал Маню потанцевать; было приятно держать в объятиях ее сильное, стройное тело. Ее ладони были огрубевшими и мозолистыми, но в тот момент они казались Егору самыми красивыми на всем белом свете.

— Ты веришь в любовь с первого взгляда? — спросил как-то Маня у Егора.

— Конечно верю. Я же встретил тебя, — отвечал он.

Правда, потом выяснилось, что у Мани был еще один обожатель — Филя. Егор с Филей даже как-то сошлись в драке; Егор победил, однако на душе остался неприятный осадок. Маня была очарована молодым мастером и поклялась ему в любви. Однако намного позже Егор узнал, что Маня — та самая Маня, которая верила в чистую любовь, — вышла замуж за Филю через несколько месяцев после отъезда Егора. Но то было потом.

А пока Егор чувствовал себя счастливым. Расходились под утро и едва успевали заснуть, как всех будили, и ребята вновь отправлялись на покос.

Солнце припекало сильно. Косьбу прекратили, начали сушить скошенную траву. К полудню Егор с сестрой, навьючив сено на телегу, взобрались на воз и поехали домой. Там их уже ждали жареная картошка с маслом и чай с сахаром. Все это было так аппетитно!..

Да, видно, молодость все может. Как хорошо чувствовать себя молодым!

Отпуск прошел очень быстро, и нужно было возвращаться в Москву. В предпоследнюю ночь пребывания Егора дома в соседней деревне Костинке случился пожар. Дул сильный ветер. Пожар начался посредине деревни и стал быстро распространяться на соседние дома, сараи и амбары. Молодежь еще гуляла, когда заметили со стороны Костинки густой дым.

Кто-то крикнул:

— Пожар!

Все бросились в пожарный сарай, быстро выкатили бочку и потащили ее на руках в Костинку. Егор с ребятами подоспели первыми, а уж немного погодя прибежали жители Костинки.

Пожар был очень сильный, и, несмотря на отчаянные усилия пожарных команд, которые собрались из соседних сел, выгорело полдеревни. Пробегая с ведром воды мимо одного дома, Егор услышал крик:

— Спасите, горим!

Бросился в тот дом, откуда раздавались крики, и вытащил испуганных до смерти детей и больную старуху.

Наконец огонь потушили. На пепелище причитали женщины, плакали дети. Много людей осталось без крова и без всякого имущества, а некоторые и без куска хлеба.

Наутро Егор обнаружил две прожженные дырки, каждую величиной с пятак, на своем новом пиджаке — подарке хозяина перед отпуском. Такой обычай был в городе — хозяин дарил что-нибудь своему работнику.

— Ну, хозяин тебя не похвалит, — протянула мать.

— Что ж, — ответил Егор, — пусть он рассудит, что важнее: пиджак или ребята, которых удалось спасти…

Все кончилось. Теплые вечера на деревне, громкие песни, пляски, покос. Егору настала пора возвращаться в город. Ах, чего бы он не отдал в этот момент, чтобы остаться дома еще хоть на денек! Хоть на лишний час. Однако время не терпит.

Уезжал Егор с тяжелым сердцем. Особенно тягостно было смотреть на пожарище, где копались несчастные люди. Бедняги искали, не уцелело ли чего. Егор сочувствовал их горю, так как сам знал, что значит остаться без крова. Вспомнились ему годы нищенства, когда вся семья спала в маленьком сарае. Как упрямо они прижимались друг к другу, ютились, боясь холодов.

По дороге Егор вновь засмотрелся на фабрику. В Москву приехал рано утром. Поздоровавшись с хозяином, рассказал о пожаре в деревне и показал прожженный пиджак. К его удивлению, хозяин даже не ругался. Егор ощутил внезапный прилив благодарности.

Потом выяснилось, что ему просто очень повезло. Накануне хозяин очень выгодно продал партию мехов и на этом крепко заработал.

— Если бы не это, — сказали тогда Егору, — быть тебе выдранному как сидоровой козе.

В конце 1912 года ученичество кончилось. Егор стал подмастерьем. Тогда хозяин поинтересовался его планами: что Егор дальше думает желать, останется ли в мастерской или пойдет на квартиру?

— Если останешься при мастерской и будешь по-прежнему есть на кухне с мальчиками, то зарплата тебе будет десять рублей; если пойдешь на частную квартиру, тогда будешь получать восемнадцать рублей.

Жизненного опыта у Егора было маловато, и, подумав, он сказал, что останется жить при мастерской. Видимо, хозяина это вполне устраивало, так как по окончании работы мастеров всегда находилась какая-либо срочная, не оплачиваемая работа. Прошло немного времени, и Егор решил: «Нет, так не пойдет. Уйду на частную квартиру, а вечерами лучше читать буду».

На Рождество Егор вновь съездил в деревню. Он был уже самостоятельным человеком, зарабатывал деньги, работал в хорошем месте, а это было очень ценно, так как годы бедствий на всю жизнь оставили шрамы в его душе.

Именно в тот приезд Егор узнал о судьбе Мани и очень расстроился.

Зато Егор мог с гордостью рассказать о своей работе. Хозяин доверял ему, видимо, убедившись в его честности. Он часто посылал Егора в банк получать по чекам или вносить деньги на его текущий счет. Ценил он молодого человека и как безотказного работника и часто брал в свой магазин, где, кроме скорняжной работы, ему поручались упаковка грузов и отправка их по товарным конторам.

Егору нравилась такая работа даже больше, чем в мастерской, где, кроме ругани между мастерами, не было слышно других разговоров. В магазине — дело другое. Там приходилось вращаться среди более или менее интеллигентных людей, слышать их разговоры о текущих событиях.

Мастера мало читали газеты, и, кроме Колесова, никто в мастерской не разбирался в политических делах. Скорняки вообще отличались тогда своей аполитичностью. Исключение составляли одиночки. Мастер-скорняк жил своими интересами, у каждого был свой мирок. Некоторые всякими правдами и неправдами сколачивали небольшой капиталец и стремились открыть собственное дело. Скорняки, портные и другие рабочие мелких кустарных мастерских заметно отличались от заводских, фабричных рабочих, от настоящих пролетариев своей мелкобуржуазной идеологией и отсутствием крепкой пролетарской солидарности.