Кэтрин Ласки - Золотая страна. Нью-Йорк, 1903. Дневник американской девочки Зиппоры Фельдман

Мы все ходили посмотреть на маленького мальчика Шиэнов. Оказалось, что это не так страшно, как я думала. Он казался таким прекрасным, как будто спал. Весь чистенький, волосы аккуратно причесаны. Одет в серый костюм, а за воротником цветок. Хуже всего выглядела его бабушка. Она что-то бормотала на каком-то непонятном языке. Позже Шон сказал, что она говорила по-гаэльски, а иногда по-ирландски. Мистер Шиэн сидел неподвижно, снова глядя то на жену, то на мать, будто размышляя, кого из них нужно утешать. Бедная миссис Шиэн. Мне так жаль ее.

Знаете, почему мне сейчас так легко писать по-английски? Когда заканчивается шабат, я начинаю по-английски писать письмо Марие Кюри. Вы заметили, я пишу только в настоящем времени. Так проще. Мне кажется, я должна поздравить доктора Кюри. Она преподает в Сорбонне в Париже. Возможно, Мэнди знает адрес. Надеюсь, она говорит по-английски, потому что хотя я и понимаю польский, а она рождена в Польше, но писать по-польски я не умею. Вряд ли она знает идиш. Я рассказываю ей, что она замечательная женщина. Что она замечательный ученый. Что я тоже хочу стать ученым, когда вырасту. Я спрашиваю ее, какие предметы мне нужно изучать в Городском колледже. Спрашиваю, слышала ли она когда-нибудь о Городском колледже на Двадцать третьей улице и Лексингтон-авеню. Я не пишу, что учусь в третьем классе. Теперь я собираюсь заниматься еще больше.

Лучше бы мне прикусить свой язык. Сегодня мы с мамой работали над заказом, шили униформу для прислуги той женщины из Верхнего города. Мама была без парика, только повязала голову платком. Пряди ее волос выбились из-под платка, и я подумала, как молодо она выглядит, насколько она красивей, когда видны ее настоящие волосы. И я сказала: «Мам, почему бы тебе не показывать свои волосы? Мама Блю так делает». Она очень мрачно на меня посмотрела. Будто взглядом сообщая, что это не мое дело. Я тут же замолчала. А потом услышала, как она едва слышно бормочет слова тети Фрумы: «Нет ничего глупее, чем когда глупец считает себя умным». А через несколько мгновений очередная цитата из тети Фрумы: «Подзатыльник матери не пробьет дыру в голове ребенка». Но хотя она и не ударила меня, две тети Фрумы подряд — все равно что отшлепала. Больше никогда не буду говорить о парике.

Ни за что не угадаете, что произошло. Отец Блю исчез. Ушел, пропал, испарился! Сначала я сказала Блю, что нужно обратиться в полицию, с ним ведь могло случиться что-нибудь ужасное. Рассказывают, что бандиты нападают на прохожих, бьют по голове, забирают деньги и оставляют людей умирать. Блю ответила, что она предложила своей матери то же самое, но та отказалась, потому что уверена, что ничего подобного с ее мужем не случилось. Он просто ушел. Я спросила, откуда она знает и оставил ли он записку. Блю только пожала плечами. Я поняла, что больше ни о чем нельзя спрашивать. А мама Блю ждет еще одного ребенка, и все это так ужасно. Как они будут жить? Подумать только, что еще вчера я говорила своей маме, что мать Блю не носит парик. Теперь мама скажет: «Ну вот, видишь?»

Я так разозлилась на Итци, что чуть не свернула ему шею. Нас с Блю отправили за покупками на Свиной рынок. Мы сидели напротив лавки с содовой, где обычно сидим, пили воду и ели пикули, и тут подходит Итци. Видит заплаканное лицо Блю. Думаете, он понял намек и ушел, когда я сказала, что у Блю неприятности в семье? Нет, так поступил бы кто угодно, но только не Итци. Он спрашивает, что случилось. Нам приходится все ему рассказывать, а потом Итци произносит длинную речь о своих связях в полицейском участке и о том, что он знаком с кем-то, кто знает кого-то в отделе, который занимается розыском пропавших людей, и что он может замолвить словечко мистеру такому-то и такому-то. А Блю такая чистая и доверчивая, она и правда начинает надеяться. А мне что остается? Я-то знаю Итци, он просто бахвалится — я только что выучила это английское слово, и оно мне нравится. Это значит, что на самом деле он ничего не знает, а говорит, чтобы послушать собственный голос. Типичный поступок Итци! Я принимаю решение как можно скорее сменить тему и спрашиваю, как дела у его отца. В ответ полная тишина. Но не долго. Он поднимает вверх палец, будто талмудический ученый, и отвечает: «Да, я хочу это обсудить с вами». И добавляет: «Но сейчас неподходящий случай». Затем он, глядя на нас, слегка касается своей ермолки, как мужчины из Верхнего города касаются своих шляп, глядя на женщин. Думаю, в ермолке Итци проходит не больше полугода, а от кистей откажется месяца через четыре.

Когда я рассказала маме о мистере Вулфе, она не ответила: «Ну вот, видишь». О парике не сказала ни слова. Она очень расстроилась. Сказала, что папа и реб Симха должны обратиться по этому поводу в синагогу «Бейт Амидраш Хагодел». Там есть комитет помощи иммигрантам — женщинам и детям. Еще мама хочет, чтобы миссис Вулф пришла к нам сегодня, в шабат, на ужин. Миссис Вулф приведет всех своих маленьких детей, и получится сумасшедший дом. Теперь мама считает, что, если у нас будут новые заказы, можно отдать некоторые платья миссис Вулф для отделки. Пришить пуговицы, обрезать кромки — закончить ручную работу, для которой не нужна швейная машинка. Сегодня вечером Това сказала мне, что мистер Вулф — не единственный из мужей-иммигрантов, которые исчезают. Забавно, если бы такое случилось в России, мы бы сразу подумали, что человека убили бандиты или царские солдаты или что его забрали в царскую армию. Здесь такое и в голову никому не пришло. Все абсолютно уверены, что мистер Вулф не мертв. Он просто ушел.

Я хочу, чтобы он вернулся. Мне так жалко Блю.

После шабата Шон О'Мэлли пришел погасить нам свет, и, когда семья Вулфов ушла, Мириам отвела его в сторону и рассказала об исчезновении мистера Вулфа. Она думает, что Шон может помочь, потому что у него есть знакомые среди пожарных и полицейских. Я думаю, у него действительно есть связи, в отличие от Итци. Шон лично встречался с мистером Рузвельтом, Президентом. Когда-то мистер Рузвельт возглавлял полицейское управление Нью-Йорка. Шон знает множество историй про Теодора Рузвельта. Кстати, дядя Мойше тоже. Он шил Рузвельту кавалерийскую форму во время испано-американской войны.

Вот и славно! «Славно» — одно из любимых слов Теодора Рузвельта, если верить дяде Мойше. Он говорит, что чувствовал себя именно «славно», когда вернулся с испано-американской войны и сражения под Сан-Хуан-Хилл. На идиш это слово не переводится.