Кэтрин Ласки - Золотая страна. Нью-Йорк, 1903. Дневник американской девочки Зиппоры Фельдман

Спор между мамой и папой все продолжается и продолжается. Каждый вечер в течение трех дней. Я понимаю, как они себя чувствуют в этой ситуации.

Мама: Я думала, что вышла замуж за благочестивого человека.

Папа: Нет, Сара, ты вышла замуж за музыканта и думала, что он превратится в благочестивого человека.

Мама: Пусть я ослепну, если не приняла тебя за благочестивого человека, когда впервые увидела, как ты играл на скрипке в Заричке. Пусть сто лет я буду пребывать во мраке!

Папа: Не проклинай себя, Сара. Это Америка, Сара.

Мама: Я проклинаю Колумба.

Папа: Он уже умер.

Мама: И хорошо. Но лучше бы он умер раньше, до 1492 года.

Я поражена. Откуда мама знает, в каком году Колумб открыл Америку? Ладно, я слишком расстроена, чтобы думать об этом.

Вчера вечером после ссоры мамы и папы мы с сестрами легли спать, Това заснула мгновенно, а мы с Мириам лежали без сна. Мириам заметила, как мне грустно, обняла меня и попыталась утешить. Сначала мне стало немножко легче, но потом, когда я уже балансировала на чудесной млечной границе между сном и явью, мне в голову пришла внезапная и ужасная мысль. Я сразу проснулась и подскочила на кровати. Мириам прошептала: «Что случилось, Зиппора?»

— Ой, Мириам, а что, если мама и папа разведутся и реб Симха женится на маме, потому что он такой благочестивый?

— Не говори глупостей, Зиппи. Они не собираются разводиться, и мама не меньше нас жалуется, что реб Симха плохо пахнет.

На это я ответила:

— Она бы его помыла.

Мириам ничем не может меня утешить. Наконец она говорит, что в квартире жарко, и предлагает взять одеяла и шали и пойти на крышу. И мы туда идем. Прохладно, но я спокойно сплю всю ночь.

Мне нравится спать на крыше. После этого я чувствую себя лучше. Мысли становятся яснее. Я пытаюсь понять, что происходит между мамой и папой. Первым делом я поняла, что мама чувствует себя очень потерянной. Гораздо больше, чем я. Родителям нужен компромисс. Мириам и Това соглашаются. Я спрашиваю их обеих, не кажется ли им странным, что мама знает, когда Колумб открыл Америку. Мама не получила настоящего образования. Она умеет читать, но читает только молитвенник, этикетки на банках и объявления о распродажах. И я прихожу к выводу, что она, должно быть, рылась в моих учебниках.

— И что? — спрашивает Това так, как только Това может спросить «и что», она словно протыкает любую мысль, и мысль сдувается, как усталый, старый воздушный шар.

Но я отвечаю:

— И то! Разве вам не приходит в голову, что маме интересно?

— Интересно что? — спрашивает Мириам.

— Колумб? — предполагает Това.

— Не только Колумб, ей интересно все, что я прохожу в школе, и, может быть, она чувствует себя выпавшей из жизни. Смотрите, она весь день сидит тут одна. Я хожу в школу. Вы обе и папа на работу. Реб Симха ходит в синагогу выполнять свою работу — убираться, подметать, что там еще. Мама остается здесь, думает о Заричке и о том, что жизнь никогда не станет прежней.

— Но она боится выходить на улицу одна, — говорит Това.

Я объясняю, что мне это известно, но, может быть, нам нужно помочь ей, и тогда она перестанет волноваться о папе и его благочестивости. Таков мой компромисс: нам нужно взять напрокат швейную машинку для мамы. Она великолепно шьет. Она начнет шить одежду для собственных клиентов. В свою очередь, папа согласится ходить в синагогу чаще и перестанет пропускать утренние молитвы. А я помогу маме шить одежду, находить клиентов и, возможно, буду вместе с ней читать свои учебники. Понемногу учить ее английскому. Мириам улыбается и говорит, что это чудесная идея. Но Това выглядит озадаченной.

Прошлой ночью шел дождь, поэтому мы не могли спать на крыше. Но когда я проснулась посреди ночи, Мириам не было. Сначала я подумала, что она просто вышла в туалет в коридоре, но вернулась она с мокрыми волосами, как будто была на улице.

Надеюсь, теперь отношения у мамы с папой наладятся. Я поговорила с папой, и ему понравилась моя мысль. Он тут же взял те деньги, которые заработал, когда шил из лоскутов плащи на праздник Симхат Тора, ушел и вернулся со швейной машинкой. Он взял ее напрокат за полтора доллара в месяц. Это почти десятая часть того, что он зарабатывает за неделю, но я думаю, что оно того стоит. Сначала мама сомневалась. Но потом я ей сказала, что я могу выходить на улицу и выполнять все ее поручения, принимать заказы в Нижнем Ист-Сайде. Может быть, Итци с его связями в престижной части города сможет найти там для нее работу, и она начнет шить. Папа сказал: «Ты сделаешь нас богатыми, Сара. С иголкой ты обращаешься гораздо лучше, чем я».

— Твои бы слова да Богу в уши! — Так всегда говорила тетя Фрума, и, когда мама произнесла эти слова, я поняла, что все изменится. Я прямо подскочила.

— Мама, это так здорово, мы с тобой будем работать вместе, а я смогу говорить тебе, как по-английски называются разные предметы, такие, как пуговицы, нитки, кромки и косые обрезки, рукава и воротники.

А потом мы все напомнили ей, как замечательно она шьет! Мама подняла свой фартук и расплакалась. Она плакала, как ребенок. От рыданий у нее перехватывало дыхание, и можно было подумать, что она умрет. Но она не умерла. Она села за швейную машинку и нежно прикоснулась к ней своими маленькими руками.

— И как ты это называешь, Зиппора? — спросила мама, показывая на колесо.

— Это колесо, мама.

— А это?

— Это подножка, мама.

— А это?

— Это шпулька, мама.

То, что случилось потом, кажется мне чудом: наш разговор превратился в песню, а я так увлеклась, обучая маму английским названиям, что не заметила, как папа вышел и вернулся со своей скрипкой, и вдруг наша темная маленькая комната начала наполняться звуками. Постепенно они оплетали ее, медленно кружились и просачивались сквозь темные тени и маленькие островки света вокруг газовых рожков. Музыка была такой нежной, что напоминала о легком, едва заметном ветерке, который летними днями часто ворошил траву на берегу реки Птич. Хотя нет, это было похоже не на ветер, вовсе нет. Скорее на крылья бабочек. Именно такими были эти звуки — похожими на прекрасных, нежных бабочек, которые вдруг перенеслись из давно ушедшего солнечного дня во мрак нашего многоквартирного дома на Орчад-стрит. Комната замерцала от музыки моего отца.

Сегодня утром мне пришлось долго ждать, пока молодая миссис Шиэн выйдет из туалета. Пока она была в туалете, оттуда раздавались забавные тихие звуки. Когда она вышла, я поняла, что она плакала. Мне так жаль ее. Шон сказал, что ее муж потерял работу, а Мириам показалось, что Шон отдает им деньги, которые зарабатывает у нас как «шабес гой», когда приглушает свет газовых ламп.