Шарль Азнавур - Прошлое и будущее

Прованс я полюбил благодаря турне и каникулам с семейством Приоров. Мне нравились его климат и местные жители, порой излишне эмоциональные, но такие искренние и доброжелательные, мне нравилась картошка, которую мы сами выкапывали из земли, и мессы, где Бруно играл на аккордеоне, но, не зная церковной музыки, просто — напросто исполнял популярные мелодии в более замедленном темпе. Это сходило ему с рук, никто не жаловался. И еще я полюбил запах лаванды, из которой, при помощи цветных лент, мы плели корзиночки, а наши родители потом клали их в шкафы для ароматизации белья. Я полюбил острую пищу, похожую на нашу, и chichi fregi — кровяную колбасу, стоимость которой определялась на метры. Каждый раз мы с тоской покидали Юг, хотя и радовались тому, что предстоит путешествие, что нас ждет сцена. И не сомневались, что на следующее лето снова вернемся туда.

Как далеко теперь время тех счастливых летних каникул, когда радовала любая поездка за город, пусть недалеко от Парижа, в тот же Сен — Брис или Медон. И как мало нам тогда надо было для счастья!

Наши маршруты всегда неожиданны,Радостный смех звенит в утреннем воздухе.Ничто не испортит нам настроение,Мы рады любому пустяку,И если я, идя по дороге, вдруг начинаю напевать,Твой голос вторит мне, подхватив припев.Так и шагаем в такт нашей песне,Мы рады любому пустяку.

Былые времена

1936 год. Коммунистическая партия организовывала пикники, на которых Вальдек Роше всякий раз выступал с небольшой речью. В моде были русские фильмы. Каждое воскресенье утром в кинотеатре «Пигаль» шло по два сеанса, показывали фильмы советского производства. Мы приносили с собой плетеные корзинки, полные провизии и напитков, и смотрели «Максим», «Юность Максима», «Броненосец “Потемкин”», «Ленин в Октябре», «Стачка» и многие другие фильмы, конечно же, агитационного характера. Но мы не задумывались над этим, нас больше всего волновала игра актеров. Там же посмотрели «Беппо», первый армянский фильм. То были времена веры в советский рай, дававший надежду на новую жизнь, где все пели революционные песни, вступали в Союз армянской молодежи (JAF), в котором Мелинэ, будущая Манушян, была секретарем, а Мисак Манушян — активным членом. Посещали организованные армянами балы, на которые отца приглашали петь — ему всегда удавалось выжать слезы из женской части аудитории. Мы с Аидой тоже участвовали в программе со своим номером. Оркестры, развлекавшие публику, не всегда были армянскими. Но им вменялось в обязанность знать хотя бы отдельные фрагменты армянских народных мелодий, под которые можно танцевать. Всегда присутствовал человек, снимавший на пленку часть вечеринки, и — о чудо! — до ее окончания он возвращался с готовым черно — белым немым фильмом и показывал его на куске материи, заменявшем экран.

В тот период армянская община не была полностью воссоединена. Подобные встречи после долгой разлуки, сопровождаемые смехом и слезами, еще были внове. Сегодня это может казаться по — детски наивным, но как грело душу чудом спасшихся от смерти людей чувство, что они вновь обрели друг друга! Это было потрясающе, это была встреча с прошлым. С прошлым, которое называют старыми добрыми временами, которое было до всех несчастий, бурь, побегов, массового переселения, лишений, доносов, ненависти, мести. С беззаботным, благословенным довоенным временем.

Я в двадцать был чувствительным мальчишкой.Тебе — семнадцать, жизнь ты знала лишь по книжкам.Стихи я посвящал тебе и сны,Ты в школу бегала свою,Я рифмы подбирал к «люблю»,И было это незадолго до войны.

1936 год. Париж восстает, Париж бастует, протестует, Париж требует оплачиваемых отпусков, говорит о политике, вступает в профсоюзы, мечтает об отпуске и наконец добивается права на него. Он наступает единым фронтом, становится народным, поет «Интернационал», «шагает левой», и вся Франция следует за ним.

С памятью о родителях в сердце

У нас были золотые родители, которые всегда доверяли нам и давали полную свободу действий. Артисты, полные творческой энергии, они тем не менее были очень внимательны к своим детям и всегда готовы помочь тем, кому жилось еще хуже. Сколько раз мы с Аидой спали, положив на пол матрасы, уступив свои кровати очередным друзьям семьи, переживающим тяжелый период, или тем, кто прятался от гестаповцев во время оккупации. Мы безропотно соглашались на эти небольшие жертвы, они были частью нашей жизни. Мама обладала огромным чувством юмора, отец — немалым безрассудством. Он был жизнерадостный человек и большой оптимист. Аида похожа на родителей, я же, как мне кажется, более холоден, а может быть, более сдержан, не склонен к внешнему проявлению чувств. Порой даже спрашиваю себя, как это я мог заниматься делом, в котором каждый вечер нужно, образно говоря, «обнажаться» перед публикой. Аида часто спрашивала меня утром: «Кем ты сегодня проснулся — Шарлем или Азнавуром?»

Мои успехи не вызывали бурного восторга у членов нашей семьи, это никогда не обсуждалось. Мною, без сомнения, гордились, но на этом все заканчивалось. Возможно, как раз это и помогло мне избежать «звездной болезни». Впоследствии ко мне стали так же относиться жена Улла и дети, поэтому я порой говорю им с наигранной обидой: «Ой — ой — ой! Скажите на милость! Да знаете ли вы, что имеете дело с мировой знаменитостью!» Каждый раз эти слова вызывают у моих близких безумный приступ смеха, а я радуюсь, что сумел их развеселить.

Пока мы с Аидой жили с родителями, довольно часто случалось, что отец после веселой вечеринки, сопровождавшейся немалыми возлияниями, возвращался домой почти под утро. Но шел не трусливо, крадясь на цыпочках, чтобы никто не услышал, — отнюдь! Он производил достаточно шума, чтобы разбудить все семейство. Возвращался с партитурами песен, которые купил у какого‑нибудь музыканта из заведения, где провел бурную ночь. Мы просыпались, Аида садилась за пианино, пытаясь разобрать мелодию, что так понравилась отцу, и все вместе пели. А на следующий день — здравствуй, школа! Прямо скажем, вид у нас был не очень отдохнувший, мы засыпали, сидя на школьных скамьях. Зато как гордились тем, что наша семья не похожа ни на одну из тех, где мы бывали! Люди думали: «Бедные дети, какое будущее их ожидает!» По — моему, все сложилось не так уж плохо, разве нет?

Отец, который по натуре был транжирой, все же обладал достаточной проницательностью, чтобы отдать бразды правления расходами маме, более экономной, более ответственной, всегда умевшей отложить что‑то на черный день. Мы как‑то сводили концы с концами. Мама утверждала, что занимает недостающую сумму у очередной подруги. Эта милая женщина, вроде бы, одалживала ей деньги, но, как утверждала мама, требовала, чтобы ей вернули всю сумму к определенной дате. Этой «подруги» на самом деле никогда не было, ее роль исполнял большой чемодан, заполненный лоскутами и одеждой, ключи от которого были только у мамы. Если честно, никто не верил в эту байку, и, я думаю, мама об этом догадывалась. Так что это был своего рода секрет Полишинеля.