Иван Прачик - Фронтовое небо

Несложная, но надежная конструкция И-5, простота в эксплуатации, более низкая посадка винта (чтобы иметь "контакт" с винтом, мне уже не приходилось, как бывало раньше, подпрыгивать) - все это создавало устойчивость машине на взлете, посадке. А сослуживцы шутили: "Наступает эпоха Ивана..." В чем-то они, пожалуй, были близки к истине.

В августе 1932 года меня направили на курсы младших авиаинженеров. И снова Ленинград. Здесь, проучившись год, я получил диплом младшего инженера по эксплуатации авиационной техники ВВС и распределен в 142-ю бригаду, которая базировалась в Бобруйске.

Не знал я тогда, что там, на берегах скромной Березины, обрету все то, чем жив и по-настоящему счастлив человек.

За Пиренеями

Из окна международного вагона. У военно-воздушного атташе в Париже. Инженер Лопес-Смит. "Авиадорес руссос". Атакует Сергей Грицевец. Командующий авиацией Республики. "Вива Русия!"

...Мысленно я уже был там, в овеянной романтикой, борющейся, неведомой мне Испании. А мимо окон международного вагона еще летели бедные лачуги крестьян, жалкие полоски нарезанной земли Польши. Они уносились назад, к хвосту поезда, словно желая спрятаться подальше от глаз постороннего.

Но вот в мое купе вошел польский аристократ со своей спутницей. С первых минут стало не по себе - тошно от высокомерия, чванливой манерности. Я знаю многие славянские языки. Знаком и с польским, еще с детства, и потому хорошо понимаю, о чем они ведут беседу. Женщина говорит, что в нынешнем сезоне модно искрящееся платье, что она, слава святой Марии, имеет их дюжину. Мужчина приторно-вежливо поддакивает, соглашается, будто между прочим.

А во время остановок скромно одетые крестьянки торопливо пробегают по перрону, предлагая редким пассажирам немудреную еду - этим спешить надо, их кормит не родословная...

Показался Берлин. Здесь моя пересадка на поезд, идущий до французской столицы. После педантичного досмотра, как и на границе с Польшей, я нанял такси и поехал посмотреть на город. Запомнилось, как по улицам мрачного, серовато-пепельного Берлина маршировали парни, во все горло распевая воинственные марши. Здесь даже дети придерживались муштры - ходили строем, чеканили шаг, не уступая в дисциплине взрослым.

Из окна вагона - предместья Берлина: красивые аккуратные клумбы с цветами, ухоженные поля, опрятные домики под черепичной крышей. Все в безукоризненном порядке, чистоте - идиллия, и только. Даже не верилось, что в каких-то пятнадцати - двадцати километрах отсюда - мрачный город, по которому маршируют фанатичные молодчики и клянутся кому-то в верности. Кому, зачем - толпа эта и сама толком не знала...

А потом был Париж. Подъезжая к вокзалу, я сразу же отыскал глазами Эйфелеву башню - символ и гордость Франции. Но вышел на перрон и остановился в нерешительности: куда идти, что предпринимать дальше? Только напрасно я волновался - меня уже поджидали работники советского посольства. Как они сумели определить, что прибыл именно тот, кто нужен, - трудно сказать. Может, по широченным штанам?

Двое мужчин и миловидная женщина, отрекомендовавшись, повезли меня по улицам одного из красивейших городов Европы. Я смотрел на все и не успевал удивляться.

Когда же мы приехали на квартиру соотечественников, Шура, как назвала себя при встрече на вокзале попутчица, представила меня хозяину. Это был Николай Васильченко, моложавый и бодрый военно-воздушный атташе. А Шура, как я узнал после, - его спутница жизни, товарищ по работе.

Васильченко просто и задушевно признался:

- Мне уже известно, какой гость пожаловал. - Увидев недоумение на моем лице, пояснил: - Ваш командир недавно останавливался здесь. Надеюсь, догадываетесь кто...

Я сказал, что приблизительно знаю этого человека. Ни фамилия, ни должность названы не были, но стало понятно: проездом в Мадрид здесь побывал Евгений Саввич Птухин. Казалось бы, к чему такая конспирация среди своих людей, кто верой и правдой служит Родине? Однако эта недоговоренность и была началом моей работы в новых условиях, при других обстоятельствах. Несколько дней я провел в Париже. Товарищи из советского посольства показали мне этот город уже не спеша. Елисейские тюля, металлические кружева Эйфелевой башни невольно вызвали во мне восторг от смелости, причудливости инженерной мысли. В почтительном молчании постояли мы у Стены Коммунаров на кладбище Пер-Лашез, посетили Лувр, на Монмартрском холме отведали по грозди знаменитого французского винограда.

Но что меня особенно поразило, так это площади и улицы Парижа. Они были полны бродячими артистами. Клоуны, певцы, циркачи, танцоры показывали свое искусство всем, кто оказался в эти минуты прохожим или любопытным зевакой. Соотечественники объяснили, что такие представления уже много веков идут на улицах города, под открытым небом...

И вот уже прощание на вокзале. "До скорого свидания!" - обещаю я своим новым друзьям. И опять скорый поезд по узкой заграничной колее увозит меня теперь на юг.

* * *

На горизонте все явственнее вырисовывались горы - известные всему миру Пиренеи. Франко-испанская граница все ближе и ближе. Прошли с проверкой паспортов вежливые чиновники на последней французской станции Сербер. Высокий худой проверяющий весело подмигнул мне и сказал что-то по-французски. Я ничего не ответил - сделал вид, что не расслышал. Тогда он вновь повторил на языке, понятном во всем мире:

- Камарада, эспаньоль, интернацьональ?..

Я на всякий случай отрицательно покачал головой, похлопал по карманам брюк - мол, торговец, купец - и, к радости великой, вспомнил одно слово, связанное с такими делами:

- Бизнесмен!..

Поезд остановился на станции Порт-Бoy, провинции Каталонии. Здание вокзала было разрушено и глядело на мир пустыми глазницами выбитых окон, С потолков торчали повисшие балки перекрытий, в стенах зияли огромные бреши. Вокруг вокзала я заметил множество воронок от авиабомб. Уцелевшие стены зданий были оклеены плакатами и лозунгами на испанском и русском языках: "Но пасаран!", "Фашизм не пройдет!", "Добро пожаловать в свободную Испанию!".

Мой путь лежал в Сабадэль, где располагался штаб руководства республиканских Военно-Воздушных Сил, и, дождавшись автобуса, я выбрался из Порт-Боу только под вечер.

Темнота наступила по-южному почти мгновенно. Но, соблюдая светомаскировку, шофер не включал фар. Машину бросало из стороны в сторону дорога во многих местах была повреждена авиацией, - и мы ехали очень медленно, часто останавливаясь. Водитель автобуса тогда выходил на дорогу, внимательно осматривал ее - что можно было увидеть в этой чернильной темени? - потом садился за баранку, и мы двигались дальше. Наконец, наша машина заглохла, пришлось заночевать прямо в тесном салоне, рядом с какой-то деревушкой.