Лия Лозинская - Фридрих Шиллер

Ни страх перед гневом герцога, ни карцер, ни палка надзирателя не могли выбить из мальчика любви к поэзии и мечты посвятить ей жизнь.

Должно быть, думая о судьбе поэта, записывает он в альбом Ховену вольнолюбивую мысль Гете: «Только тот велик и счастлив, кому не надо ни повиноваться, ни повелевать для того, чтобы быть чем-нибудь».

Мы знаем имена юношеских друзей поэта, доверенных его замыслов, как и он, ненавидевших герцогскую школу-казарму, тягостную подневольность, как и он, мечтавших в те годы о поэтической славе.

Фридрих Шарфенштейн… Ему посвящены первые наивно-восторженные стихотворные излияния Шиллера о дружбе…

Увлекающийся, порывистый, под влиянием поэзии Клопштока часто приходивший в восторженно-приподнятое состояние, Шиллер особенно ценил в друзьях те качества, которых недоставало ему самому: уравновешенность, выдержку. К Шарфенштейну («Шарфу», как звали его), старшему по годам и более зрелому, чем он сам, Шиллер был особенно привязан в первые годы пребывания в академии; он гордился им, старался подражать ему. Черты этой юношеской дружбы запечатлены в образах Карлоса и Позы в драме «Дон Карлос».

Вильгельм Петерсен, будущий штутгартский библиотекарь…

Сохранились и силуэты некоторых товарищей Шиллера по Карлсшуле, дешевые контурные портреты, модные в Германии середины XVIII века.

В альбоме интенданта академии майора Зейгера — целая галерея этих мальчишеских силуэтов, маленьких запечатленных теней. С какой целью собирал он их: на память? в качестве документов?

Вот курносый Вильгельм Ховен, будущий врач, с которым Шиллер дружил еще в Людвигсбургской латинской школе. Вот энергичный профиль Вильгельма Вольцогена, младшего товарища и страстного поклонника поэта; через много лет они породнятся: Вольцоген женится на сестре жены Шиллера.

Вместе со своими друзьями Шиллер основывает в 1775 году в академии тайный Поэтический союз.

БУРЯ И НАТИСК

«Монумент, возникший злым укором,

Нашим дням и Франция позором,

Гроб Руссо, склоняюсь пред тобой».

После перевода академии в Штутгарт военная муштра и слежка за воспитанниками усиливаются. Герцог предполагал при помощи этих немудреных мер уберечь академических питомцев от «соблазнов» большого города.

Теперь Шиллеру уже не ускользнуть от надзирателей, не убежать хоть изредка, как бывало в Солитюде, в буковую рощу, где на дерновой скамейке он проводил единственно счастливые часы за чтением своего любимого Клопштока и где посещала его неопытная юношеская муза.

Вот стихи, которые написал Шиллер в альбом другу, перефразируя широко известные в то время строки Клопштока о свободе:

О рабство,Оглушаешь ты, как гром,Ты затемняешь разумИ заставляешь мысль плестись улиткой,А сердце безысходно горевать!

Но перевод академии в Штутгарт имел для Шиллера и другое последствие: вместе с Ховеном он переходит на открывшийся новый факультет — медицинский. «…Медицина казалась нам гораздо ближе к поэзии, чем сухая, педантичная юриспруденция», — рассказывает Ховен.

Шиллер даже пришел одно время к мысли, что его будущее — карьера медика, «верный кусок хлеба», как говорит он в одном из писем.

Но это не измена поэзии. Мог же Альбрехт Галлер, великий основоположник экспериментальной физиологии, «живой анатомии», как называли ее в то время, быть также и прославленным поэтом! Трудно сказать, чем был более знаменит старик Галлер во времена юности Шиллера — своими исследованиями, раскрывшими механизм дыхания, функции мозжечка, раздражимость нервных волокон, или своими «Швейцарскими стихотворениями», поэмой «Альпы» и нашумевшим романом «Узонг».

Из всех предметов по новой специальности Шиллера больше всего интересуют психология и галлеровская «живая анатомия».

Нам, далеким потомкам, представляются безнадежно устаревшими поэтические опыты Галлера, в то время как многие из его опытов по ботанике и медицине сохранили свое значение. Но студент Шиллер, изучая по Галлеру физиологию, мечтал о его славе поэта…

Впечатление производят на Шиллера также лекции по философии. Их читает молодой профессор Якоб Фридрих Абель, один из немногих прогрессивных ученых, допущенных к преподаванию в академии.

Он не только читает свой курс, он учит думать.

С вниманием слушают ученики этого маленького, толстого, очень подвижного человечка, который имеет обыкновение, жестикулируя, бегать по классу.

Для юношей он был не только преподавателем, но и другом: помогал разбираться в жизненных вопросах, встававших перед ними, в проблемах морали. То, о чем рассказывал Абель, затрагивало, волновало; он умел пояснить философские положения примерами из литературы, ссылками на произведения прошлого и даже современности, от которой столь тщательно стремился отгородить воспитанников устав Карловой школы.

Так, на лекции Абеля, где зашла как-то речь о чувстве ревности, впервые узнал Шиллер историю мавра Отелло и услышал имя Вильям Шекспир.

Абель вспоминает: «…Я прочитал ученикам несколько отрывков из шекспировского «Отелло» в переводе Виланда. Шиллер весь обратился в слух. На его лице были написаны все волновавшие его чувства. Не успела лекция кончиться, он выпросил у меня книгу и с этого мгновения читал и перечитывал ее». Он не расставался с книгой, пока остронюхий интендант академии Зейгер не конфисковал эту «духовную контрабанду».

Юноша был потрясен, увлечен Шекспиром, хоть и потребовалось немало лет, как признавался позднее Шиллер, чтобы он научился по-настоящему понимать и любить его.

От Абеля узнаёт Шиллер и о творчестве английских писателей XVIII столетия. Слушает отрывки из «Басни о пчелах» Мандевиля. В этой сатирической поэме, широко популярной в свое время, автор высмеивает пороки современного строя. Он изображает общество в виде улья, обитатели которого поглощены только заботой о собственной выгоде.

Увлекли юношу воззрения философа-моралиста Шефтсбери. По мнению Шефтсбери, истинная мораль не нуждается в поддержке религии, — для Шиллера, выросшего в простодушно-благочестивой среде, это подлинное откровение. Глубоко и на всю жизнь воспринимает он мысль Шефтсбери о том, что добродетелен только тот, кто, совершая какой-либо поступок, не заботится о личных интересах.

На лекциях Абеля познакомился Шиллер с теориями французских философов-материалистов — Дидро, Гольбаха, Гельвеция, — с теми, кто по ту сторону Рейна готовил в это время умы для восприятия революционных идей.