Жизнь и творчество Р. Фраермана - Владимир Николаев
Текст этого документа очень мало отличается от текста мандата, врученного писателю при вступлении его в должность комиссара партизанского отряда. Вообще для художественной манеры Р. И. Фраермана характерно самое бережное отношение к документу, к факту и тем более к исторической истине. Не являясь ни в какой мере писателем-документалистом, он порой лишь легко прикасается кистью художника к факту или документу, но и этого прикосновения достаточно для того, чтобы все приобрело живую красочность и объем. При удивительной щедрости на поражающие своей яркостью детали, писатель все же чаще пишет скуповато, как бы сдерживая свое перо, свою фантазию, не слишком позволяя разбегаться своему приметливому глазу.
Р. Фраермана, как и всякого даровитого художника, помимо поразительной наблюдательности отличает тонкое чувство меры. Он, в сущности, никогда не бывает слишком красочен или слишком сух, слишком краток или слишком многословен. Все, что слишком, — все не для него. Он ясен, точен, выразителен настолько, чтобы его слово делалось живым. Это-то и позволяет ему быть экономным, кратким, сдержанным. Вот, к примеру, самые обычные для него две фразы, которыми описаны окрестности Чумукана: «Было видно море, плоское во время отлива. А направо лесная река, темная от сока корней, спешила к морю, выбегая на песчаные косы».
В первой фразе использован всего лишь один эпитет — море плоское, — но какая даль сразу распахнулась перед нами и как точно определена форма поверхности благодаря этому вроде и неприметному, но необыкновенно к месту поставленному слову. Лаконизм лишь помог создать беспредельную и отчетливо видимую даль. Во второй фразе положена всего лишь одна краска — лесная река темна от сока корней, — но это позволяет увидеть не только цвет воды, а и заросшие берега, опутанные корнями, в которых, видимо, говорливо, поскольку на пути коренья, течет к морю эта таежная река. И отчетливо представляешь себе ее струи густого чайного настоя.
Вообще искусство пейзажа у Р. Фраермана поразительно. Описывая тунгусский сход в Чумукане, на котором выступает комиссар Небываев, писатель как бы мимоходом вписывает это событие в огромную пространственную картину, на которой изображены земля, тайга, море и небо.
«Небываев поднялся с земли, поправил кобуру на поясе и открыл тунгусский сход.
Горели костры. Пылая желтым жаром, поднялась над морем луна. Свет ее был рассеян в воздухе, как мелкий дождь. За спиной тихо шумела тайга, а впереди билось о берег пустое море. Небываев говорил о Советской власти».
И опять при всей гигантской огромности картины поражает, какими скупыми средствами она набросана, с какой живописной выразительностью нарисована пылающая желтым жаром луна, свет которой рассеян в воздухе, как мелкий дождь.
Р. Фраерман, при всей свойственной ему сдержанности, художник эмоциональный, необыкновенно чуткий и душевный. Он очень чувствителен к человеческой боли, к физическому напряжению, к душевным тревогам и волнениям. Тяготы шестимесячного партизанского похода по глухой тайге через поднебесные перевалы, через гиблые болота и буреломные завалы, через едва преодолимые чащобы описаны в повести всего в двух кратких главках. А читаешь их будто большой роман, в котором неторопливо и обстоятельно развертывается полное напряженного драматизма повествование.
Повесть «Никичен» сложна по композиции. Ее кольцевое обрамление составляет история любви Никичен и Олешека, их трудного пути к семейному согласию и счастью. А внутри этого кольца — и тяжкий поход партизан, и очень сложная борьба с классовыми врагами, настолько увертливыми, что даже тогда, когда у них из-под ног выбита вековая опора, все равно, пусть на короткое время, они снова оказываются у власти, и рассказ об окончательном крахе предприятия американца Герберта Гучинсона, чей род из поколения в поколение безнаказанно грабил русский север и восток, и история японца Бунджи, нашедшего благодаря революции верную дорогу к достойной жизни, и, наконец, история гражданского мужания красавца Олешека, который чем-то немного напоминает хорошо нам знакомого Ваську-гиляка, но только совсем немного, разве что лишь сходством судьбы, так счастливо складывающейся под влиянием революционных преобразований. Олешек написан совершенно в ином ключе, весь образ его более грациозен, одухотворен. Это и естественно — перед нами влюбленный юноша, который борется прежде всего за свое личное счастье и лишь потом начинает осознавать, что его возможно достичь только в борьбе за общую счастливую долю.
В повести «Никичен» повествование свободно течет во времени. Начинается оно с событий 1920 года, потом перед нами возникают картины прошлого, затем за две главы до окончания повести читателю предлагается «Путешествие в настоящее», действие переносится в тридцатый год, что дает возможность показать героев в обстановке полной победы и окончательного становления советского строя. И все это написано настолько убедительно, скомпоновано столь органично, что не вызывает никаких недоуменных вопросов, не отдает какой-либо нарочитостью.
«Никичен», как и предыдущая повесть «Васька-гиляк», обнаруживает проникновенное знание автором материала, положенного в основу произведения. Этим в немалой степени объясняются и ее высокие художественные достоинства. Думается, две повести о гражданской войне на Дальнем Востоке смело можно отнести к числу лучших произведений Р. Фраермана и вообще к числу наиболее ярких творений нашей литературы о том незабываемом времени.
Вторая повесть еще больше утвердила положение молодого писателя в литературе, мастерство его было замечено отдельными критиками и более всего оценено писателями, среди которых мы можем назвать К. Паустовского, А. Фадеева, В. Гроссмана, А. Платонова, вкусу которых можно верить. Писатель по-прежнему держался тихо и скромно, стремясь не привлекать к себе излишнего внимания, сам он более всего заботился о совершенствовании мастерства, о том, чтобы следующей своей книгой обозначить новую веху движения вперед. Движение это не может быть торопливым, ибо «служение муз не терпит суеты». Этот завет Фраерман любил и строго чтил. Он день за днем неустанно трудился, сознавая высокую ответственность перед теми, для кого работал, и в особенности перед самой работой, перед тем делом, которое избрал для себя на всю жизнь. Пусть эта работа часто бывает мучительна, тягостна, выматывающе трудна, но она, как и всякая работа, способна приносить радости и наполнять сердце счастьем. Как и всякий человек, он мечтал о счастье для всех и для себя, стремился к нему, боролся за него оружием и словом. Он много думал об этом и твердо знал, что «не может быть счастья без любого труда, без сознания, что ты, твой труд нужны как воздух другим, твоим родным, твоим товарищам, твоему народу, твоей Родине».
Ради этого нельзя было щадить себя, отступать,
