Филипп Эрланже - Регент

Это был полный крах! Любимец, на которого возлагались такие надежды по защите короны, оказался трусом, над ним смеялись солдаты, о нем складывали памфлеты. «Этот принц, такой бесстрастный внешне, так безупречно владевший собой в самых щекотливых обстоятельствах, при первой же неудаче сдает все позиции», — писал Сен-Симон. Заметив, что один из слуг украл пирожное, принц бил его тростью до тех пор, пока та не сломалась.

Филипп видел трусость своего шурина. Но поскольку герцог Менский опозорился в армии, король не мог допустить, чтобы другие срывали лавровые венки там, где они оказались недоступны его любимому сыну. И в первую очередь вне игры снова оказался безрассудный герцог Шартрский.

Филипп, нередко нуждавшийся в деньгах для своих развлечений, обращался в таких случаях к маркизу де Фекьер, двоюродному брату маршала Люксембургского. Этот блестящий генерал жил во власти предрассудков: он увлекался магией, занимался спиритизмом, вызывал дьявола, ходил на черные мессы. Отвратительные мегеры, которые, выдавая себя за прорицательниц, пользовались всеобщим доверием, долго дурачили его и даже в какой-то момент втянули в дело об отравителях. Но даже такой опыт не отрезвил маркиза. Он расхваливает герцогу Шартрскому достоинства эзотерической науки, предлагает повлиять на его будущее.

Заинтересовавшись всем этим, Филипп необдуманно соглашается и позволяет отвести себя к колдунам, сумевшим избежать костра. В его присутствии творят заклинания, ставят странные опыты. Вызванный колдунами Сатана высказывает мрачные прорицания. Филипп смеется. Он встретил тут людей благородного происхождения, но деклассированных, и открыл им двери Пале-Рояль, без сомнения, ничего не зная о зловещей репутации этих отравителей.

Полиции понадобилось совсем немного времени, чтобы выяснить, каким своеобразным развлечениям предается герцог Шартрский, и довести дело до открытого скандала. Король тут же погасил его, но удар по Филиппу был нанесен, и когда наступила весна, ему дали понять, что он не примет участия в ближайших военных кампаниях.

Это был гром среди ясного неба. В двадцать два года несчастный молодой человек видел, что у него нет будущего. Прощайте опьянение боем и стремительность штурмов, прощайте солдаты, завороженные героизмом своего командира! Никогда больше Филипп Орлеанский не послужит своей отчизне на поле брани, никогда не выиграет ни одного сражения.

Горе великим людям! Если бы он родился не в королевском дворце, если бы его звали просто Кольбер, то ум, отвага и обаяние открыли бы перед ним все пути, а не служили бы лишь поводом к подозрению. Тогда ничто не помешало бы ему получить портфель министра или маршальский жезл. Но племяннику короля насмешливая судьба могла предложить только соблюдение королевских почестей при отходе ко сну, участие в охотах Месье, общество принцесс, изысканные туалеты, реверансы, немного преданности и много развлечений. Хорошенькая перспектива для человека, мечтавшего о славе Генриха IV! Плача по ночам от ярости в своей роскошной опочивальне, Филипп, быть может, жалеет о тех временах, когда из-за несравненно меньших обид его предки способны были предать огню все королевство.

Рисвикский мир нисколько не смягчил горьких чувств от блестящей свадьбы герцога Бургундского с принцессой Марией-Аделаидой Савойской, хотя этот брак будущего дофина льстил самолюбию Орлеанского дома. Двенадцатилетняя невеста, веселость и обходительность которой покорили весь двор, по материнской линии была внучкой Месье и его первой жены, Генриетты Английской.

Она приносила династии грозный дар — кровь Стюартов. Ей, прямому потомку Марии Стюарт и Карла I, суждено стать прабабкой Людовика XVI, связав таким образом в единую ветвь трех монархов, каждого из которых в конце жизненного пути ждал эшафот.

Но кому могла прийти в голову мысль о трагических параллелях в тот декабрьский день, когда король, стоя в зеркальной галерее Версальского дворца, любовался нарядами своих придворных? Переливы яркого бархата, серебряная и золотая вышивка, орденские ленты, высокие стоячие воротники, блеск драгоценных камней — все являло собой картину, которую наш скупой век не в состоянии себе даже вообразить.

В камзоле серого бархата, расшитом жемчугами, герцог Шартрский вместе с этой блестящей толпой следовал за королем, словно танцуя извечный балет. В нем поднимался глухой гнев против услужливости надменных дворян, против чрезмерной роскоши этого дворца, против безупречного порядка, который — как он чувствовал — ломал его жизнь. Но задумчивость была неуместна: звуки скрипок возвестили начало бала, и под насмешливыми взглядами дам надо было предлагать руку герцогине Шартрской.

Бахвальство преступлениями

(1697–1706)

Двести лет назад один из принцев крови, оскорбленный своим монархом, объявил ему войну, а сто лет назад другой принц крови при Людовике XIII стал заговорщиком. В 1697 году герцог Шартрский в знак протеста во всем противоречит своему дяде: он отвергает его вкусы, нравы, принципы.

Король-Солнце вступал в пору заката: мало кто из французских королей доживал до шестидесяти лет. После Людовика XI только Генрих IV подошел к этому рубежу, и про него говорили, что он умер как раз вовремя — в расцвете славы. Приближаясь к опасной дате, Людовик XIV видел, что в жизнь вступает новое поколение, совершенно ему чуждое. В Медоне у дофина, в Тампле у Вандома, в замке Конти, под боком у мадам де Ментенон, плелись темные интриги.

Вместе с благополучием испарился и энтузиазм народа. Какими далекими казались те золотые времена, когда Кольбер строго следил за финансами! Франция снова страдала из-за нехватки золота в казне, что из века в век являлось причиной волнений и заговоров. Филипп прислушивался к разным точкам зрения. Он прочитал дерзкую книгу, автор которой, некий Буагильбер, осмеливался предлагать такую необычную вещь, как налог, обязательный для всех. Он внимательно относился к жалобам грандов, возмущенных тем, что власть переходит в руки буржуа. Он позволял себе говорить, что нововведения Людовика толкают страну в пропасть и что необходимо как можно скорее избавиться от вреда, наносимого крайним деспотизмом короля.

Фенелон, недавно назначенный архиепископом Камбре, уверенно опираясь на поддержку обоих зятьев Кольбера — герцогов де Бовилье и де Шеврёз, полагал, что ему предназначено свыше установить во Франции более здоровые нравы. Герцог Шартрский поддался обаянию этого прелата-философа, за изяществом которого скрывалось всепоглощающее честолюбие. Филиппу нравилось наблюдать, как в речах Фенелона самые благородные идеи переплетались с опасными химерами, как тот строил на песке призрачные города, где вся власть будет принадлежать только знати.