Бруно Винцер - Солдат трех армий

На тротуарах, стоя кучками и взволнованно разговаривая, толпилось множество людей. Они громко обсуждали виденное, а может, то, что хотели увидеть. В те годы часто случались вооруженные стычки, перестрелка, бывали и убитые. Но квартал богатых особняков до сих пор оставался вне этих происшествий.

Событие на Кенигсаллее перепугало и обитателей Груневальда. Один из очевидцев без конца повторял окружающим свой рассказ:

— Было это так. Стою я вот тут, вдруг вижу, подъезжает машина министра иностранных дел. Я-то его знаю, он почти каждый день проезжал мимо этого места в один и тот же час. Вдруг приближается вторая машина и, держась вплотную, нагоняет министра. В ту же секунду сзади в этой машине вскакивает какой-то человек, бросает гранату и стреляет в Ратенау из пистолета. Шофер министра затормозил, а другая машина умчалась по направлению к Галензее. Все это произошло так быстро, что я не успел даже разглядеть, какой марки тот автомобиль.

— За что же убили господина Ратенау? – спросил другой. – Я живу неподалеку от него, это был такой спокойный и приятный человек, всегда приветливый…

— Ратенау был подлец и предатель, – сказал мужчина с кисточкой для бритья на шляпе[3]. Он ударил своей тростью о мостовую. – Вы, очевидно, не знаете, что он принадлежит к тому сорту политиков, которые на все отвечают «да» и «аминь», чего бы ни требовали от нас враждебные державы.

Кто-то возразил:

— Но ведь он только недавно заключил в Рапалло договор с русскими не без пользы для нас. Нам хотя бы дадут возможность перевести дух.

— Вот в том-то и заключается его гнусность, – ответил господин с кисточкой на шляпе. – Весь мир знает, что западные державы хотят взять большевиков за горло. И вместо того, чтобы извлечь для нас выгоду, этот человек подписывает с русскими договор! Да еще с большевиками, которые устроили в церквах конюшни! Ну и подлец!

— Надо надеяться, убийц найдут, – проговорила женщина в трауре, обращаясь не столько к окружающим, сколько к самой себе.

— Уважаемая, здесь произошло покушение, и совершили его, безусловно, члены организации «Консул», а их найти нелегко.

Все вопросительно посмотрели на господина с кисточкой на шляпе; он сделал многозначительную гримасу и продолжал, понизив голос:

— Тайный союз бывших офицеров, все они истинные немцы и фронтовики. Они хотят вывести нас на правильную дорогу. Можете на них положиться!

Стоявшие вокруг помалкивали. Этот человек, видимо, знал многое. Он повернулся к дереву, у которого лежал букет.

— Что ж, одной еврейской свиньей меньше!

И он зашагал прочь, стуча сапогами и подбрасывая в воздух свою дубинку, будто тамбурмажор перед военным оркестром, который я однажды видел.

Один из полицейских подтянул свою портупею, другой закашлялся и, вынув из кармана платок, высморкался. И оба снова уставились куда-то в пространство. Толпа медленно рассеялась.

На обратном пути мы зашли в сапожную мастерскую в подвале, потому что у меня оторвалась подметка. Еще издали мы услышали, как поет отец моих дружков.

— Отец, они застрелили еврея Ратенау!

Сапожник посмотрел на нас с ужасом. Потом велел рассказать все по порядку.

— Слушайте меня внимательно, ребята. Если это вправду случилось, то запомните раз навсегда: слово «еврей» здесь ни к чему, убит Вальтер Ратенау. И это очень дурное дело, это просто подлое убийство.

— Да, отец! – закричал четырехголосый хор.

Я молчал. А пока старик приколачивал мою подошву, я утвердительно кивал головой. Он надел мой ботинок на железную треногу и стал забивать в подошву деревянные гвоздики. Первым ударом он загонял гвоздь, затем еще два раза подряд сильно ударял молотком. Плонг, плонг-плонг. И снова: плонг, плонг-плонг.

— Проклятая банда убийц!

Плонг, плонг-плонг…

— Сначала затевают эту злосчастную войну…

Плонг, плонг-плонг…

— Потом стреляют у себя дома…

Плонг, плонг-плонг…

— Сперва убивают Карла Либкнехта и Розу Люксембург, расстреливают рабочих…

Плонг, плонг-плонг…

— Теперь застрелили Ратенау, трусливые убийцы! Плонг, плонг-плопг…

— Надо нам выйти па демонстрацию, иначе банда совсем обнаглеет!

Плонг, плонг-плонг-плонг, плонг-плонг, плонг-плонг… Сапожник кончил и свой монолог и мой башмак. Бросив его мне, он встал и снял передник.

— На сегодня все. Мне нужно еще кое-чем заняться!

— Теперь пойдет к своим товарищам, – сказали дети сапожника.

Недели через две после убийства Ратенау я зацепился за дорожку у нас в подъезде и упал с лестницы. При этом я сломал левую руку, и не в одном месте, а сразу в трех, а сложный перелом вообще болезненная штука.

Моя мать побежала со мной на Эльстерплац к доктору Клеебергеру. Все шли к доктору Клеебергеру, во-первых, потому, что он неплохо знал свое дело, а во-вторых, потому, что он был доброжелателен. Он наложил мне толстую гипсовую повязку и постарался утешить как мог. Затем отвез нас с мамой домой. А говорили, будто он еврей.

Я не ходил несколько дней в школу и получил наконец возможность без помехи читать собрание сочинений Карла Мая. В этих книжках тоже много рассказывалось, как одни люди палят в других, но плохие люди никогда не попадали в хороших, и те никогда не погибали, за исключением Виннетоу, – его смерть меня очень опечалила.

На этом закапчивается целый период моей жизни. Я поступил в реальное училище, а это влекло за собой разлуку с сыновьями сапожника. Отец сказал, что жизнь теперь войдет в колею и мне надо серьезно подумать о своем будущем.

Школьные фуражки

Переход в реальное училище потребовал перестройки во многих отношениях. Здесь была совсем другая атмосфера, чем в народной школе.

Ученики народной школы часто приходили на уроки усталые, потому что вынуждены были зарабатывать деньги: служили продавцами газет, помогали за несколько пфеннигов выколачивать ковры, таскали ведра с мусором, присматривали дома за младшими братьями и сестрами, потому что их матери должны были ходить стирать к «богатым».

Родители «реалистов» большей частью имели прислугу, и было немало таких, которые нанимали для своих детей репетиторов.

Я происходил из среднего сословия и был «ни рыба ни мясо». Был чужой и тут и там. За мои чисто внешние признаки, за мою разноцветную фуражку меня принимали в тот «круг», и я вместе с новыми одноклассниками колотил своих прежних друзей, когда они обзывали нас «надутыми обезьянами» или «франтами» и срывали с нас фуражки. Однако на дня рождения и другие семейные празднества соученики меня не приглашали — я не принадлежал к избранному обществу.