Вглядываясь в грядущее: Книга о Герберте Уэллсе - Юлий Иосифович Кагарлицкий
Хай-стрит, Бромли, Кент.
Эту четвертую по счету пробу пера можно с полным правом назвать замечательным образцом документальной прозы. В отличие от первого объявления (о прокате посуды) здесь почти все, исключая разве упоминание о «других торговых заведениях», куда не стоит наведываться, отвечало истине или, во всяком случае, к ней приближалось.
Соответственно изменился вид витрины Атлас-хауса. Теперь по одну сторону от Атланта стояли тарелки, чашки и даже несколько хрустальных фужеров, а по другую — лежали мячи, биты, спицы и сетки для крикетных ворот. Ими же была завалена часть «гостиной». Кроме того (не иначе — надоумил Атлант!), Джозеф Уэллс открыл торговлю фитилями, маслом для ламп и парафином. Лавка начала приносить до пятидесяти фунтов в год. Прибавился и еще один источник доходов. До появления Джозефа Уэллса бромлейский крикетный клуб влачил жалкое существование. С его приездом он возродился к жизни, начал брать призы, а сам Джозеф все чаще получал приглашения выступить за какую-нибудь чужую команду. Эти игры оплачивались, и, хотя Джозеф по вечерам был не прочь посидеть с друзьями в пивной у Белла — всего-то и перейти через дорогу! — большая часть денег шла в дом. Еще он подрабатывал, обучая начинающих игроков. Но Сара этого словно не замечала. Отношения между супругами уже давно начали портиться, а неизбежные отлучки Джозефа и вовсе ее ожесточили. Все шло к одному: чем больше она его тиранила, тем меньше ему хотелось проводить с ней время; чем чаще его не было дома, тем больше было у нее оснований высказывать свое недовольство. К тому же выяснилось, что он чуть ли не безбожник: в церковь его не заманишь. И конечно же, как забыть, что он весьма далек от высшего общества. «Как жаль, что отец ваш — не джентльмен», — говорила она детям. Сама она продолжала поддерживать отношения с Ап-парком, постоянно переписывалась с Фанни Буллок и, пока жива была маленькая тезка бывшей хозяйки, получала от нее приглашения в гости. Разумеется, это необычайно поднимало ее в собственных глазах.
К сожалению, никак не в глазах окружающих. Откуда им было знать о ее аристократических связях? Не демонстрировать же письма из дворянского дома соседям и покупателям! А без этого она была для них всего-навсего сварливая жена Джозефа Уэллса, замечательного крикетиста, принесшего славу родному городу, человека, становившегося год от года все популярнее. Чем лучше относились к нему, тем хуже к ней. Близости с окружающими не было. Одни были недостойны ее дружбы, другие сами ее не искали. Делу это не могло не вредить: ведь бромлейские лавочники потому и держались на плаву, что старые клиенты сохраняли им верность. Это все были давние соседи, знавшие друг друга с детства. А Уэллсы были люди пришлые, корнями в местную почву не вросшие.
Одно трагическое событие еще усилило ее отчуждение. В 1864 году умерла от приступа аппендицита (или, как тогда говорили, «воспаления внутренностей») девятилетняя Фанни. Перед этим она побывала в гостях у соседей, и Сара заключила отсюда, что ее «чем-то не тем покормили». Она прониклась к этим соседям жгучей ненавистью и даже запретила домашним упоминать их имя.
За домом Уэллсов, на спуске к реке стояла небольшая церквушка, при ней было старинное кладбище с покосившимися памятниками. На нем появилась теперь могилка Фанни. Но разве так надо было укореняться в бромлейской земле?
Из дому Сара обычно выходила лишь в церковь и за покупками, которые от первой до последней можно было сделать на той же Хай-стрит. После смерти Фанни она постоянно пребывала в депрессии и вряд ли даже по-настоящему заметила, как изменился город за минувшие годы. Когда они переехали сюда, Бромли только-только оправлялся после тяжелых времен. Но «голодные сороковые», когда толпа, требуя отмены «хлебных законов», громила булочную на центральной площади города, были уже позади, население за пятидесятые годы выросло с четырех тысяч до пяти с половиной, вокруг города стали появляться богатые виллы, соломенные крыши сменялись черепичными, и город этот все труднее становилось спутать с деревней. В 1850 году в нем начала выходить первая газета, потом еще две, возникло литературное общество с библиотекой, именовавшее себя «Литературным институтом», а вслед за ним еще несколько литературных и дискуссионных кружков, были учреждены благотворительная организация, Ассоциация налогоплательщиков и «Ассоциация молодых христиан». Словом, в городе затеплилась общественная жизнь — в той, разумеется, форме, в какой это было характерно для викторианской Англии. Но и самое привлекательное, что было в нем от деревни, Бромли тоже еще не утратил. По берегам Рейвенсбурна сидели удильщики — речка была хоть небольшая, но чистая, и в ней водилась форель, — и не надо было далеко ходить, чтобы попасть в поля, окружавшие город.
Через центр города пролегала главная улица — Хай-стрит — со своими лавками, мастерскими, почтой и гостиницей Белла, от которой еще двадцать три года после открытия железнодорожной станции отправлялись в центр Лондона конные экипажи. Посреди этой улицы стоял дом за номером сорок семь, и в его стенах ежедневно заносила в дневник записи о своей погубленной жизни бывшая камеристка из поместья Ап-парк, все более окутывавшегося розовой дымкой воспоминаний. В этот же дом по вечерам — день ото дня позднее — возвращался любимец всей округи Джозеф Уэллс. А во дворе этого дома, между каменной уборной, сточной ямой и мусорным ящиком, играли два сына Уэллсов.
Скоро должен был появиться третий.
В субботу 21 сентября 1866 года сорокалетняя Сара Уэллс послала своего старшего сына, девятилетнего Фрэнка, за повивальной бабкой Эммой Харвей. Следом за ней явился и врач, мистер Морган. В половине пятого родился третий сын Уэллсов Герберт Джордж.
Правда, его еще долго называли Берти.
НАЧАЛО
1
Первые попытки сделать из него человека
Королева Виктория правила долго. Она вступила на престол в 1837 году и умерла в 1901-м, Уже сама по себе необычайная продолжительность этого царствования внушала почтительный трепет. В Италии сменилось три короля, в Испании — четыре, во Франции пали две династии, а на английском троне по-прежнему сидела королева Виктория, мать девяти детей, породнивших ее чуть ли не со всеми августейшими фамилиями Европы. Популярность ее была велика, хотя и завоевана не очень трудным путем. Пока жив был ее муж принц Альберт, она пользовалась его политическими советами, один из которых, самый, пожалуй, ценный, состоял
