Дневники: 1925–1930 - Вирджиния Вулф
Неделю назад мы пережили грандиозное вторжение: к нам нагрянули Оттолин, Джулиан[147], Филипп[148] и Гаторн-Харди[149]. Оттолин была очень любезной, а из-за привычки и давности отношений я, вероятно, тоже испытываю к ней настоящую привязанность. Но как мне анализировать свои чувства? «Мне все нравятся», – сказала я на днях в доме 46. Дункан ответил, что ему тоже все нравятся и что люди каждый раз открываются с новой стороны. Это было за ужином, во время знакомства с мисс Уорнер[150], новой поэтессой «Chatto & Windus[151]», и действительно, у нее есть некоторые достоинства – думаю, вполне достаточные, чтобы я потратила на ее книгу 2,5 шиллинга. Сегодня солнечный, с переменной облачностью день, и, когда мы слушали, стоя в Гайд-парке, социалистов, этот хитрый еврей Леб[152], врывающийся в мою жизнь раз в 10 лет, тронул нас за плечи и сделал две фотографии, измерив расстояние черной лентой, которую ему дала жена. Обычно он велит держать один конец возле сердца, но это шутка. Он слонялся по Ковент-Гарден, фотографируя певцов, и пообедал в 14:30. Я спросила, профессионал ли он, и это задело его гордость; он признался, что проявляет к делу большой интерес и что у него большая коллекция.
Вчера приходил Том, куда более серьезный, не такой раскрасневшийся от эмоций и склонный слишком подробно, как по мне, описывать состояние кишечника Вивьен. Мы оба чуть не рассмеялись – то у нее странное ребро, то большая печень и т.д. Но куда важнее, что Том станет редактором нового ежеквартального журнала, который осенью запустит какая-то старая компания, и все его труды достанутся им – для нас это удар[153].
Он ни слова не сказал о моих книгах. Я же с огромным достоинством не стала расспрашивать. Люди часто не читают книги неделями. В любом случае я тоже ненавижу высказывать свое мнение.
5 июня, пятница.
Пишу, чтобы избавиться от сильной депрессии, оставшейся после Дезмонда. Почему так происходит? Хотя я только что придумала прекрасную метафору для него: он как волна, которая никогда не разбивается о берег, а качает тебя то в одну сторону, то в другую, и парус развевается на мачте, и солнце ударяет в голову, – все это результат ужина и разговоров до трех часов ночи с Элизабет Бибеско[154], с которой я вчера пила чай. Она толстая домохозяйка, причем отличная, бойкая, экономная, совершенно лишенная нервов, воображения или чувствительности. Но какая же хорошая хозяйка; как она ведет бухгалтерию; какая прекрасная деловая женщина; какой чудесной она была бы трактирщицей: поддерживала бы порядок, развлекала бы посетителей, отпускала бы свои довольно непринужденные шуточки и замечательно смотрелась бы за барной стойкой со сложенными на груди руками*, со всеми своими сверкающими фальшивыми бриллиантами, с маленькими поросячьими глазками, широкими пышными бедрами и круглыми щеками. Это еще одухотворенный портрет Бибеско; правда в том, что она лежит в постели, вся в зеленом крепдешине, с настоящими бриллиантами на пальцах, накрытая шелковым одеялом, и думает, что ведет великолепные разговоры с самыми интеллектуальными людьми Лондона (так оно и есть): с Дезмондом, Мортимером и беднягой Филиппом Ричи. И я была немного зла, что пожертвовала ради нее квинтетом Моцарта[155], от которого получила бы тонну чистого удовольствия вместо смешанных чувств на завтрак. Но в этом тоже есть своя прелесть. Там был старый Асквит[156] [конец записи] (*руки в боки)
А потом меня разозлила Нелли, но я справилась с этим, потратив £50 на очарование. И теперь думаю (как это трагично – размахивать кулаками после драки), что надо было сказать: «Если ты каждый день видишься с Лотти, почему у меня не должно быть друзей?». Только я не могу, а она ревнует, это правда. Но в следующий раз обязательно скажу… А поссорил нас визит миссис Мэйр[157]; «опять у нас званый ужин, опять люди». Были также Вита, Эдит Ситуэлл, Морган, Дэди и Китти Лиф[158]; старушка Вита подарила мне целый куст люпинов и казалась очень неотесанной и неуклюжей, в то время как Эдит напоминала римскую императрицу, такую суровую, властную и все же с юмором торговки рыбой, слишком строгую в отношении своей поэзии и готовую навязывать свое мнение, чрезвычайно довольную комплиментами Моргана (а вот Виту он ни разу не похвалил, и та сидела обиженная, скромная, молчаливая, словно школьница, которую отругали за оценки).
8 июня, понедельник.
Самый жаркий июнь на моей памяти. Не принимайте это всерьез – просто очень жарко. Вчера мы навестили Карин[159]. Еще там была Ирен[160] со своим Филом[161]. Я слишком сонная, чтобы описывать ее, так как встала без четверти шесть утра. Ирен немного располнела, у нее второй подбородок, выразительный нос и «гусиные лапки» вокруг глаз морского сине-зеленого цвета, а еще пристальный взгляд постаревшего человека. Все ее отличительные черты на месте: прямолинейность, откровенность, приверженность идеалам, любовь к приключениям, – но это уже не привлекает, как раньше. В действительности она стала банальной, закостенелой, суровой; голос у нее дерзкий, а черты лица грубые. Ко мне и к «Блумсбери» она отнеслась с настороженностью, зато боготворила Леонарда и считала, что он может быть очень полезен для Фила, и мы оба заподозрили последнего в намерении стать министром иностранных дел при следующем лейбористском правительстве. Мне больше всего понравилось, когда она говорила о греческих крестьянах, – возможно, эта ее сторона еще сохраняет некоторое очарование. Но она все говорит, говорит, говорит; энергично пробивает себе дорогу в какое бы то ни было будущее, хочет, как по мне, наладить связи, стать великой хозяйкой и знать нужных людей, но вместо этого испытывает ужас перед успехом и хочет сохранить Фила неиспорченным. Еще она, по-моему, мечтает оставаться владычицей мужских сердец и немного возмущена тем, что возраст ей этого не позволит и, собственно, уже не позволяет. Она, как обычно, заговорила о Дезмонде и призналась, что ей ужасно хочется «насолить Молли[162] – этому слишком положительному персонажу», а потом чуть было не вывела Л. из себя, спросив его, что он думает о характере каждого политика.
Да, она поизносилась: покрытие сошло, а под ним – холодность и заурядность.
