Вячеслав Козляков - Марина Мнишек

Путь из Самбора в Краков и обратно был для царевича Дмитрия дорогой компромиссов и обещаний, иногда совсем несбыточных. Практически никто не был его искренним сторонником, кроме, может быть, веселого князя Адама Вишневецкого. Искренне могла откликнуться на чувства Дмитрия Марина Мнишек, но и ее, шестнадцатилетнюю девочку, ослепляли яркие картины венчания с будущим царем, а не простым смертным. Ведь кто появился в Самборе? Обыкновенный молодой человек, неуверенно изъясняющийся по-польски, одетый в непривычный для него гусарский костюм – венгерку.

Но ведь было в нем что-то такое, что могло привлекать к нему людей?! Сохранилось немало портретов царевича Дмитрия, но, пожалуй, лишь один из них – современная акварель, разысканная биографом самозванца Филиппом Барбуром в Дармштадтской библиотеке в 1960-х годах, дает реальное представление о его облике. Да, коротко стриженные волосы, бритое лицо и «особая примета» в виде пресловутой бородавки на правой стороне носа, известные по современным гравюрам, присутствуют и здесь. В Речи Посполитой еще не успели забыть облик бывшего короля Стефана Батория, у которого была примерно такая же бородавка, и это дало основание кому-то даже посчитать Дмитрия его сыном! Но гораздо важнее, что в акварельном изображении осталось зафиксированным состояние напряженного ожидания, в котором пребывал самозванец. Чувствуется и какая-то скрытая сила в его огромных, не смотрящих на собеседника глазах. Пожалуй, печаль и серьезность определяют тональность дармштадтского портрета. И еще ум и воля. А красота? При желании можно увидеть и ее. В общем, достаточно для того, чтобы произвести впечатление не только на дочь сандомирского воеводы.

Известны нам и словесные портреты самозванца. По словам французского капитана Жака Маржерета, служившего позднее в Москве у царя Дмитрия начальником одного из отрядов его охраны, Дмитрию «было около 25 лет; бороды совсем не имел, был среднего роста, с сильными и жилистыми членами, смугл лицом; у него была бородавка около носа, под правым глазом; был ловок, большого ума, был милосерден, вспыльчив, но отходчив, щедр; наконец, был государем, любившим честь и имевшим к ней уважение. Он был честолюбив, намеревался стать известным потомству». Или вот описание Станислава Немоевского, прибывшего в Москву в свите Марины Мнишек: Дмитрий «роста скорей был малого, чем среднего, с круглым и смуглым лицом, с угрюмым взглядом, с малыми глазами, русыми волосами, без усов и бороды; правда, он был молод, но все же – с бабьим лицом». И здесь же: «По природе Дмитрий был ласков, подвижен, вспыльчив, склонен к гневу, почему и казался со стороны жестоким; но затем, при малейшей уступке ему и покорности, – милостив. Он был полон заносчивости и спеси, щедр, но более на словах, чем на деле… В жизни умеренный, пьянства гнушался, но in re veneria (в отношении женского пола. – В. К.), говорят, менее воздержан… В обыкновенных делах обнаруживал верное от природы суждение и знание; от природы красноречивый, он охотно много говорил, легко выслушивал каждого. К военному делу имел большую любовь, и разговор о нем был самый любезный ему…» [37]

Но вся эта сложная гамма человеческих качеств до поры до времени должна была оставаться незамеченной. Перед лицом короля, отцов католической церкви, магнатов он был лишь претендентом на корону Московского царства. Все хотели так или иначе использовать самозванца в своих целях. Понимая это, Дмитрий должен был снова делать нелегкий выбор: подчиняться правилам игры или лишиться всякой поддержки. Теперь речь шла о более серьезных одолжениях, чем катание на колесницах у князя Адама. Самозванцу приходилось отвечать на вопросы о соединении православной и католической веры (воевода Юрий Мнишек был сторонником Брестской унии) или о будущих территориальных уступках Речи Посполитой в случае занятия им московского престола. И царевич решил пойти ва-банк, пожертвовав всем ради приближения своей цели. Цена его обещаний выяснится много позднее, когда царь Дмитрий Иванович не исполнит почти ничего из того, о чем договаривался в Речи Посполитой, кроме разве что женитьбы на Марине Мнишек.

Будущий триумф воцарения в Москве, постоянно манивший самозванца и тех, кто его окружал, нужно обязательно иметь в виду, разбирая побудительные мотивы действий семьи Мнишков с тех пор, как самозванец появился в королевском замке в Самборе в конце 1603-го – начале 1604 года. «Московский царевич» проводил время в беседах с давшим ему приют сандомирским воеводой Юрием Мнишком, красочно живописуя, какими несметными богатствами он мог бы отблагодарить тех, кто поможет ему достигнуть престола предков. На помощь был привлечен духовник Мнишков, пробощ самборского костела бернардинцев Франтишек Помасский. Его подкупило то внимание, с каким «московский царевич» отнесся к католической вере. Что предлагал Марине Мнишек (и предлагал ли вообще) вчерашний беглый чернец из Московского государства, неизвестно; сцена у фонтана в Самборском замке, принадлежащая пушкинскому гению, не более чем поэтический вымысел. Но, конечно, А. С. Пушкин верно угадал, что Марине Мнишек нужен был муж-царь, а не мальчик-царевич. Другое дело, что трудно представить самозванца «ведомым», теряющим голову, подчиняющимся минутным страстям. В его голове одна заветная цель – московский престол, а все остальное оценивалось им лишь с точки зрения полезности для общего замысла. Кто скажет, чем больше увлекался тогда Григорий Отрепьев – необходимыми ему деньгами и связями Мнишков или увиденной им в доме сандомирского воеводы панной Мариной? Что сама Марина Мнишек думала о таком экзотическом повороте ее судьбы и участвовала ли она вообще в обсуждении договоренностей с царевичем? Не только в этом случае предполагавшееся родство было лучшим поручительством всей сделки. Первые объяснения с воеводой Юрием Мнишком по поводу «видов» на его дочь произошли еще до того, как царевич Дмитрий побывал на аудиенции у короля Сигизмунда III. Но решение дела о возможной свадьбе Марины Мнишек с наследником московского престола, чьи права нигде пока еще не были признаны, сандомирский воевода благоразумно отложил до возвращения из Кракова.

Воевода Юрий Мнишек и ксендз Франтишек Помасский сами провожали «царевича» из Самбора в Краков, где ему предстояло подтвердить свою историю перед королем Сигизмундом III. Самозванец, как известно, не подвел своего главного покровителя и сумел произвести впечатление не только на короля, но и на представителя папского престола в Кракове нунция Клавдия Рангони, намекнув на готовность перейти в католичество (этим можно было заинтересовать папу, что позволяло нунцию подумать о кардинальской шапке и пурпурной мантии).