Триптих откровения - Юрий Андреевич Бацуев
Ходить приходилось в маршруты
Ручьями сквозь заросли бродом –
Искали мы ценные руды,
В пути, изучая породы.
Одетые в «энцефалитки»,
Клещей мы друг с друга снимали,
И гнусные злые москиты
Назойливо нас донимали.
Однажды попали под ливень –
Промокли до самой макушки.
Потом отжимались стыдливо
Со спутницей в дикой избушке.
Валентина Алексеевна была в разводе с мужем. Ей было лет тридцать. После маршрута с ливнем мы подружились, и по вечерам в клубе геологов танцевали вальс. Как-то после танцев я проводил её до дому. Она жила в коммунальной комнате одного из бараков и предложила зайти к ней. За ничего незначащими разговорами попили чаю, и я, чтобы не беспокоить соседей, перелез через окно. На прощание взял в ладони её руку и сказал: «Валентина Алексеевна, а вот когда Жульен держал руку госпожи де Реналь (это я вспомнил Стендаля), она ощутила трепет». Валентина Алексеевна мило улыбнулась, заглянула мне в глаза и сказала: — Юрочка, да от моего «трепета» растёт шестилетняя дочка. Она сейчас у мамы, и я думаю, поскорей бы её забрать сюда ко мне…
Пришло время, и уже я ощутил «свой трепет», который случился в родной Белоусовке.
…Мы познакомились с ней в парке на танцплощадке. А на следующий день встретились в центре около клуба. Я предложил прогуляться.
— Куда же мы пойдём? — спросила она.
— Да хоть куда. Можно по этой дороге, она ведёт сначала к сопке, потом огибает её.
И мы пошли. Я, как мог, развлекал её разговорами о достопримечательностях нашего посёлка, а сам между тем поглядывал на неё с боку, и чувствовал, что меня невероятно влечёт к спутнице. От этого всё окружающее воспринималось с ореолом восхищения. Она доверчиво слушала, и в её больших голубых глазах порой вспыхивал живой интерес, тогда она с любопытством бросала взгляд на меня. Светлые волосы свисали с её плеч, а изящная фигурка скрывалась под тонкой летней одеждой.
Перейдя по мостику речку, мы вышли на окраину посёлка. День был тёплый и солнечный. Мы свернули с дороги и направились к одному из стогов сена.
«Боже мой, как хорошо мне с этой девушкой, — думал я, — и как меня влечёт к ней всё сильней и сильней». Мечта моя, земная и желанная — именно тогда зародилась поэтическая строчка, потому что до этого я ещё не испытывал такого радостного волнения…
К стогу мы приблизились, держась за руки, и расположились в тенёчке. Я расстегнул пуговицы своей рубахи. Она распахнула кофту. Я поцеловал её сначала в щёчку, затем в губы. Потом прижался устами к её светлым волосам. Она скинула сначала кофту, а затем юбку и всё остальное. Я, совершенно ошалевший, смотрел на неё восторженными глазами и испытывал трепетную радость от её чудной красоты.
Она лежала передо мной, моя божественная Фея, обнажённая и очаровательно-красивая. Очертание тела её напоминало гитару. Линия плеч сужалась к талии. А затем расширялась в бёдрах. Хотя (что я говорю?) всё было наоборот: это гитара сделана мастерами-умельцами по подобию женщины, чтобы не только исторгала как инструмент сладкозвучные мелодии, но и напоминала о самом чудесном существе на земле. Бесспорно то, что формы женщины Господь ваял такими, какими они должны были радовать взор и услаждать душу…
Я опустился перед ней на колени и, как дитя, толкаясь лицом в грудь, стал целовать эти девственные бугорки, телесные холмики, которые допустили меня к себе. Она была нежна и податлива. Её широко распахнутые глаза выплёскивали небесный свет, а руки тянулись навстречу мне…
До этого поцелуи мои с девушками были скорее символичными, чем страстными, а отношения чисто платонические. А сейчас, целуя сначала холмики грудей и ложбинку между ними, мои губы бессознательно приближались к талии. При этом руки, обвив стан, нежными движениями осязали овалы её бёдер. На миг, чтобы восстановить дыхание, я приподнялся, и мой взор проник туда, где сгусток шелковистых палевого цвета волосиков прикрывал сокровенное лоно. И тут она резко притянула меня, побудив войти в себя. И я вошёл, вернее, «провалился», не чувствуя преграды. «Что-то не так, — мелькнуло в сознании, — я должен был не упасть в пропасть вожделения, а прорваться в лоно любви сквозь естественную препону, чтобы навеки стать преданным воздыхателем и единственным возлюбленным своей божественной Феи». И вместо того, чтобы раствориться в ней и насладиться соитием, постигая тайны любви, как это делают все люди, и не только они, но и всё живое на свете, я, вырвавшись из объятий, вскочил на ноги и стал лихорадочно натягивать на себя одежду. «Как же это? — недоумевал я, — та ли ты, божественная Фея, с которой я готов был пройти по жизни, или всё это пригрезилось мне?..» Я оторопел, беспомощно озираясь по сторонам. И она, только что мной обласканная Фея, всё поняла, поняла моё разочарование, и заплакала. Едва прикрыв тело платьем, она рыдала без слов оправдания…
Откуда-то взялся и остановился у нашего стога объездчик. Сидя на коне, он молчаливо уставился на нас. Я резко сделал ему рукой знак, чтобы он удалился. «У вас всё тут в порядке?» — спросил он. «Иди, иди», — тихо сказал я. И он медленно поехал восвояси. А потом и мы, уже не глядя друг другу в глаза, пошли назад туда, откуда начали свою романтическую прогулку….
На другой день, увидев меня, идущего от парка к клубу, она радостная кинулась навстречу с распростёртыми руками. «Отчего такая радость?» — подумал я, — ведь чувства раздельны: твои и мои — вырвалась в сознании строчка, которая непременно когда-нибудь займёт место в моих стихах.
И я встретил её сдержанно, не раскрыв рук для объятий. Это была обида невинного «чистого» мальчика за обманутые надежды. Хотя, какой «обман», и какие «надежды»? Ведь мы были едва знакомы.
Не помню даже, как мы расстались, но расстались навсегда. Мне было неполных восемнадцать лет, а ей чуть больше. Да, это была Любовь невинного Агнца.
Остался я девственником, или уже нет, трудно было понять, но что-то во мне изменилось: безудержное очарование девушками исчезло, взамен появилась некоторая сдержанность и «философская» рассудительность. А так
