Николай Вавилов - Владимир Георгиевич Шайкин
Конечно, Вавилов сразу согласился на эту богатую перспективами длительную зарубежную научную командировку. Но куда отправиться прежде всего? Разумеется, к Бэтсону. Из научных публикаций Вавилов знал, что наиболее оригинальную школу, приковывающую внимание всего мира, представлял институт Бэтсона, поэтому с выбором не колебался.
Что же представляло собой тогда это научно-исследовательское учреждение?
В 1909 году в Лондоне умер миллионер Джон Иннес, оставив завещание, в котором он просил создать на его средства «садоводственный» институт. Попечительский совет, в состав которого входили ректоры и профессора университетов, назначил директором института известного генетика Вильяма Бэтсона, возглавлявшего на тот момент секцию агрономии английской Ассоциации наук; он участвовал в создании агрономической школы Кембриджского университета, в течение многих лет был экспертом на сельскохозяйственных и садоводческих выставках, часто бывал в Рединге у Сэттона— в известной английской фирме, занимавшейся выведением сортов садовых растений. Опьгг ученого и организаторский талант помогли Бэтсону открыть «садоводственный» институт в 1910 году и привлечь в него талантливых исследователей.
Когда Вавилов прибыл туда в 1913 году, это был уже вполне определившийся со своей тематикой институт, располагавший прекрасной личной библиотекой Бэтсона.
«Работающего в институте, — писал позже Вавилов, — поражало разнообразие объектов. Пшеница, лен, кролики, куры, канарейки, прямокрылые, крыжовник, примулы, бегонии, табак, картофель, львиный зев, сливы, яблони, земляника, павлины — все это составляло темы исследований отдельных работников института… Темы нередко выбирались без общего плана. Так пришлось поступать и нам, к удовольствию самого Бэтсона, затруднявшегося назвать тему и весьма довольного тем, что автор этих строк решил продолжать в Мертоне свои работы по иммунитету хлебных злаков».
Конечно, очень многое, особенно в самом подходе к рассмотрению и решению биологических проблем, молодой исследователь, оказавшийся в новой для него английской среде, воспринимал непосредственно от самого Бэтсона, личность которого привлекала его и поражала своей универсальностью, энциклопедичностью знаний: «Он свободно переходил от животных объектов к растительным, от утилитарных агрономических заданий вплоть до селекции льна-долгунца, к величайшим проблемам биологии. Наряду с широким кругозором исследователя, легко овладевающего методами, прекрасно владеющего всеми европейскими языками (долговременное пребывание в киргизском крае позволило Бэтсону изучить русский и киргизский языки), Бэтсон в то же время был близок к искусству и сам хорошо рисовал.
За год нашего пребывания в Мертоне нас поражала та легкость работы, то неотделение личной жизни от углубленной исследовательской работы, умение сочетать искусство с наукой, науку с жизнью, — которые приходилось наблюдать на каждом шагу. Бэтсон успевал видеть все новое, что появлялось на художественных выставках, в театре; при общении с ним поражала эрудиция по самым различным вопросам, понимание искусства, начитанность…
Вопреки обычному представлению о замкнутости английского характера, трудно было представить большее радушие, внимание, готовность прийти на помощь, которые встречал русский начинающий исследователь в Мертоне».
Как раз в 1913 году вышла книга Вильяма Бэтсона под названием «Проблемы генетики» — критический обзор основных генетических проблем. По мнению Вавилова, «во всей генетической литературе 20-го века эта книга занимает исключительное место по своей проницательности, свежести; можно перечитывать книгу эту много раз». А оценивая работу института под его руководством и особенности научной тематики, Николай Иванович отметил: «Напрасно историк стал бы искать… отчетов, оперативных и перспективных планов. Все, что сделано институтом, опубликовано в «Journal of Genetics» («Журнал генетики». — В. Ш.) в виде отдельных работ, посвященных различным вопросам».
Ознакомившись в институте у Бэтсона с уникальной коллекцией хлебных злаков, собранной в разных зонах земного шара, Николай Иванович не упустил случая побывать и у Р. К. Пённета, который вместе с Бэтсоном в 1911 году начал издавать «Journal of Genetics», а также достаточно подробно узнать у Р. Биффена, генетика и фитопатолога, о результатах его исследований, помогающих лучше понимать некоторые особенности генетического механизма поддержания и утраты растениями природного иммунитета к болезням.
Съездил Николай Иванович, улучив момент, и во Францию — в известную фирму Вильморенов по селекции и семеноводству. «В 1914 году мне пришлось работать несколько недель под Парижем, — вспоминал потом Николай Иванович, — в знаменитой семейной фирме Вильморена и Андриё, этой династии наследственных селекционеров, существующей более двух веков. В истории мировой селекции Вильморенам принадлежит разработка методов селекции и введения в культуру сахарной свеклы. Это целый институт с превосходным музеем, прекрасной библиотекой, ценнейшими рукописями…»
Поработал Вавилов и в Германии у Эрнста Геккеля. Наблюдения, исследования позволили ученому написать несколько аналитических материалов об иммунитете хлебных злаков к некоторым паразитическим грибам. Статьи напечатали не только в «Journal of Genetics», но и в трудах института Бэтсона. Так имя русского ученого Николая Вавилова впервые прозвучало и стало известно за рубежом.
До конца командировки оставалось еще порядочно времени, можно было плодотворно поработать в ряде научных центров и лабораторий, но объявили Первую мировую войну — пришлось в срочном порядке свертывать исследовательскую работу и готовиться к возвращению в Россию. Упаковать и отправить на родину коллекционные материалы, тетради и дневники, редкие книги и журналы, накопившийся архив, семена надо было, пока ходили пароходы. Но оказалось слишком поздно.
Николай Иванович сидел в лондонском Линнеевском обществе и завершал разборку гербария, когда ему принесли телеграмму: пароход «Руно», на котором была отправлена часть коллекции, книг и архива, подорвался на мине и затонул. Нелегко было с этим смириться. Он пытался уточнить, где и когда это произошло, наводить справки… Все было напрасно.
Возвращаться домой пришлось кружным путем — через Норвегию, Швецию, Финляндию. Совсем разбитый, полубольной, Вавилов стоял на палубе парохода рядом с женой. Оба больше молчали, глядя на беспокойное серое море и низкие тучи. Погода хмурилась, и на душе было нерадостно. Катя бросала на Николая тревожные взгляды, иногда выговаривала недовольно:
— Ну что ты, в самом деле? Нельзя так!.. Возьми себя в руки!
Он как-то не воспринимал ее слова. То ли потому, что жена не могла по-настоящему оценить его состояния, то ли потому, что не ощущал подлинного сочувствия: за порядочное время, прошедшее после свадьбы, супруги по-настоящему так и не сдружились, не сблизились сердечно и духовно, не сроднились. Николай винил себя: с утра до ночи занимался своими делами, исследованиями, гербариями, изучал коллекции семян и растений, архивы, но почему, с другой стороны, Екатерина даже не пыталась помочь ему? Он по-прежнему относился к жене внимательно, но все острее ощущал, как тают в душе очарование и юношеская влюбленность. Их не объединяли
