Жан-Ив Борьо - Макиавелли
Джулиано был убит на следующий день в соборе Санта-Репарата: он упал, раненный кинжалом в грудь, «и тогда на него набросился Франческо Пацци, нанося ему удар за ударом, притом с такой силой, что в ослеплении сам себя довольно сильно поранил в ногу.[21]
Лоренцо удалось спастись, укрывшись в ризнице. Тогда горстка заговорщиков попыталась завладеть дворцом Синьории, но их быстро окружили. Некоторых, например Франческо и Якопо Пацци, убили на месте, а архиепископ Сальвьяти был повешен толпой. Народ носил их растерзанные тела, наколов на копья, по всему городу. Тело старого Якопо Пацци, наскоро похороненного соседями, вырыли из могилы и таскали по улицам, пока наконец не бросили в Арно. Дети выловили его, повесили, потом расчленили и лишь после этого снова бросили в реку.
Папа Сикст IV, оскорбившись тем, как флорентийцы обошлись с архиепископом, отлучил Лоренцо от церкви, и вскоре вспыхнула война, ставшая серьезной угрозой для Флоренции. Однако южным городам Италии стало угрожать турецкое войско визиря Османской империи, албанца по происхождению, Гедика Ахмед-паши. Перед лицом такой угрозы был образован священный союз итальянских городов, и это спасло положение. Несмотря на состоявшееся в 1480 г. примирение, еще долго продолжались вооруженные стычки или скрытое противостояние между Флоренцией и ее внешними врагами. Что касается внутренней политики, то урок, каким стал для Медичи заговор Пацци, был хорошо усвоен. Лоренцо еще больше укрепил свою власть (свой dominium eminens), создав очередной Совет, которыми так богата флорентийская политическая жизнь. Им стал Совет семидесяти, большинство в котором, естественно, принадлежало сторонникам Медичи. Он имел широкие полномочия, например право назначать магистратов. Но амбициозного Лоренцо, стремившегося расширить пределы государства, все же ожидал полный провал, когда он попытался собрать ополчение и для этого провести набор рекрутов в Тоскане, территория которой составляла 15 000 км. В конце концов ему пришлось вернуться к обычной практике той эпохи и создать наемную армию. Кондотьеры пользовались дурной славой: они были готовы в любую минуту переметнуться в стан врага, продаться тому, кто больше заплатит, и не спешили рисковать своей жизнью. Неудивительно, что результаты такой тактики были малоутешительными. Макиавелли и в данном случае выступает в качестве внимательного наблюдателя; его трактат «О военном искусстве», по сути своей настоящий памфлет, направленный против системы кондотты, в которой он видел причину расстройства армейских дел, являлся реакцией на царящую в них нерадивость. Флоренция была городом, где процветала торговля тканями, где жили гуманисты, поэты, ученые-аристократы, придворные, а не воины, и потому государство не могло рассчитывать исключительно на свои собственные силы. Об этом Макиавелли напишет в заключении к своему трактату:
Пока наши итальянские князья еще не испытали на себе ударов войны, нагрянувшей с севера, они считали, что правителю достаточно уметь написать ловко составленное послание или хитрый ответ, блистать остроумием в словах и речах, тонко подготовить обман, украшать себя драгоценностями и золотом, есть и спать в особенной роскоши, распутничать, обирать и угнетать подданных, изнывать в праздности, раздавать военные звания по своему произволу, пренебрегать всяким дельным советом и требовать, чтобы всякое слово князя встречалось как изречение оракула. Эти жалкие люди даже не замечали, что они уже готовы стать добычей первого, кто вздумает на них напасть.
Вот откуда пошло то, что мы видели в 1494 г., – весь этот безумный страх, внезапное бегство и непостижимые поражения…[22]
Что же до Лоренцо Великолепного, он, простолюдин, банкир и негоциант, долгие годы общался с государями – и был велик соблазн сравняться с ними. Потакая своему честолюбию, он вынашивал план строительства в самом центре Флоренции роскошного дворца. Проект был поручен Джулиано да Сангалло, но так и не был осуществлен. Все же Лоренцо Великолепный в глубине души оставался дельцом, и потому он ограничился крупной операцией с недвижимостью, более соответствовавшей его природным наклонностям. В результате появился целый квартал, где он продавал или сдавал мастерские и лавки. Его желанием было дать кварталу название Лоренциано, но оно не прижилось… Когда Лоренцо женился на Клариссе, происходившей из знатного римского рода Орсини, флорентийцы оскорбились: за кого принимает себя этот выскочка, если вопреки флорентийским традициям, точно князь, берет себе в жены иностранку? Лоренцо понял это и, снова проявив недюжинное чутье, выдал дочерей за местных аристократов из кланов Сальвьяти и Ридольфи, тем самым упрочив свои матримониальные связи. Макиавелли посвятил три последние книги «Истории Флоренции» периоду правления Лоренцо Великолепного. Повествуя о смерти этого «государя», он рисует в хвалебных тонах его образ: «Были к нему в высшей степени милостивы судьба и Господь Бог, ибо все его начинания давали счастливый исход, все же враги его кончили плохо. <…> Этот его образ жизни, его удачливость и мудрость были известны не только итальянским государям, но и далеко за пределами Италии, и у всех вызывали восхищение». Безусловно, Лоренцо, чьи личные воинские заслуги невелики, не был образцовым правителем. Макиавелли пишет, что в нем уживались две противоположные, несовместимые личности: «Видя, как он одновременно ведет жизнь и легкомысленную, и полную дел и забот, можно было подумать, что в нем самым немыслимым образом сочетаются две разные натуры». Политическая деятельность Лоренцо Великолепного (Макиавелли не придает большого значения экономическим факторам) дала ему множество антипримеров: в своих основных трактатах «Государь», «О военном искусстве», в «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия» он пишет о сбоях в политической системе, виновником которых был или сам Лоренцо Медичи, или военно-политический режим, сложившийся в Флорентийской республике времен Возрождения, который Медичи не пытался реформировать. Он умел внушать любовь или страх, ни у кого не вызывая презрения.[23] Лоренцо Великолепный не был военачальником, которого Макиавелли хотел видеть во главе Флорентийской республики, однако некоторые усматривают в его правлении черты «гражданского единовластия», которому посвящена глава IX «Государя».
Конец правления Медичи, или Период больших разочарований
После смерти Лоренцо к власти пришел его сын Пьеро Невезучий. Переход власти не вызвал осложнений: после многолетнего правления Лоренцо Великолепного в умах флорентийцев, казалось бы, утвердился монархический принцип верховной власти. Может быть, поэтому Пьеро Медичи быстро забыл, что Флоренция по-прежнему является республикой, и стал проводить антифранцузскую внешнюю политику, сблизившись с арагонцами, укрепившимися в Неаполе. Это было двойной ошибкой: Франция оставалась крупнейшей политической державой того времени, обладающей военной мощью и политическим влиянием, и флорентийцы испокон веков стремились поддерживать с ней добрые отношения. Ходили даже легенды – а легенды в ту эпоху имели большое влияние на общественное сознание, – объяснявшие эту вековую симпатию: Карл Великий лично восстановил город после его разорения варваром Тотилой. А совсем недавно Карл Анжуйский прислал свое войско, чтобы защитить Флоренцию от притязаний гибеллинов. Пополаны, зная, что французы будут отстаивать наследственное право герцогов Анжуйских на неаполитанскую корону и обязательно пройдут через владения Тосканы, требовали, чтобы их беспрепятственно пропустили, а Пьеро в это же самое время довольно бесцеремонно выпроваживал все французские посольства. Это сулило неминуемую войну – войну заранее проигранную в союзе с заведомо более слабыми арагонцами против сильнейшего противника, армия которого насчитывала 6000 пехотинцев, а тяжелая кавалерия – 1200 всадников, войну силами флорентийского гарнизона, более подходящего для парадов, и при открыто враждебном общественном мнении. Пьеро заколебался и, как всякий нерешительный политик, проиграл: он опрометчиво втянул свою страну в бессмысленное противостояние, опираясь на поддержку незначительной части населения. У него оставался только один выход – сдаться на милость победителя. Что он и сделал: выступил навстречу неприятелю, стоявшему в Сарцане, и принял все его условия, по которым Флоренция лишалась многих стратегически важных территорий, теряла Пизу, Ливорно, Пьетрасанту и выплачивала победителям «ссуду» в 200 000 дукатов. Не стоит и говорить, что, когда Пьеро вернулся во Флоренцию, его ожидала не слишком теплая встреча: ему был запрещен вход во дворец Синьории, точнее, он мог туда являться только в одиночку и безоружным. Он понял, что это означало, и в тот же час покинул Флоренцию вместе со своими братьями, будущим папой Львом X и будущим герцогом Немурским. 17 ноября 1494 г. Карл VIII с триумфом вступил в город. Он становился его покровителем и защитником свобод, а взамен Синьория взялась финансировать неаполитанскую кампанию, выплатив ему 120 000 дукатов. Пьеро Невезучий, отправившись в изгнание, обосновался в Венеции, где попытался весьма неудачно подготовить заговор, чтобы вернуться во Флоренцию. Не имея поддержки флорентийских кланов, в 1497 г. он все же предпринял попытку войти в город с шестьюстами всадниками и четырьмястами пешими воинами, но потерпел поражение из-за проливных дождей, которые задержали продвижение его отряда. Свои дни он закончил в 1503 г. во время знаменитой битвы в устье Гарильяно, где сражался на стороне французской армии. Перегруженное судно перевернулось, и он утонул.
