Евгений Дырин - Дело, которому служишь

Шофер закивал головой, подтверждая слова полковника.

- Парикмахер! - повторил Полбин. - А к замечанию как отнесся?

- Струхнул сначала. Думал, наверное, что я ему опять трое суток дам, как за "бочки". Но я его особенно не ругал. Ведь не из озорства он это... Машину спас и планшет очень ценный привез.

- Я помню, - сказал Полбин. - Мосты он тогда фотографировал?

- Да.

- Смелый летчик! Беречь его надо.

Машина подняла на деревенской улице пыль и остановилась у школы, в которой размещался штаб корпуса.

Полбина уже ждали. "Узкие" совещания обычно проводились в кабинете начальника штаба. Это была светлая квадратная комната с двумя окнами, служившая в дни школьных занятий учительской. Большая карта полушарий висела на стене, а над ней круглый барометр-анероид, тот самый барометр, который Полбин снял со стены в сельской школе во время отхода наших войск летом сорок первого года. Здесь барометру уже было суждено остаться навсегда.

Напротив школьной карты была прибита гвоздями другая. На ней вилась нанесенная цветными карандашами линия боевого соприкосновения войск. Красные бумажные флажки на булавках отмечали недавно отвоеванные у противника города.

Генерал Грачев уступил Полбину свое место за столом, сам сел справа. Слева сидел Крагин, а у стен на стареньких стульях - Рубакин, Самсоненко, флаг-штурман корпуса подполковник Федосеев и секретарь партбюро штаба капитан Лучкин. Дробыш взял свободный стул.

Полбин положил часы на стол, значительную часть которого занимал массивный письменный прибор, и начал рассказывать о совещании у командующего. О том, как был принят его доклад, он сказал: "В общем мы выглядели неплохо". Но на совещании командующий упрекнул Полбина в том, что в корпусе во время операции на Курской дуге был случай потери ориентировки. Этот случай произошел в дивизии Рубакина. Теперь, рассказывая об этом, Полбин резко критиковал командира дивизии и назвал этот случай "проявлением штурманской немощи".

Флагштурман дивизии Рубакина подполковник Федосеев, совсем еще молодой человек, слушая Полбина, краснел, нервно теребил пальцами тонкий ремешок планшета и упорно смотрел в сторону, на барометр. Рубакин, большой, грузный, с наголо выбритой головой, недовольно хмурил кустистые выцветшие брови и часто делал плечом такое движение, как будто отталкивал валящийся на него тяжелый предмет.

Полбин видел это знакомое ему движение, но ничего не смягчал в своей речи. Он знал Рубакина, который не только внешностью, но и характером напоминал ему погибшего на Халхин-Голе Бурмистрова, знал, что Рубакин не любит оставлять без возражений критику в свой адрес. Но, споря и оправдываясь, полковник Рубакин никогда не упорствовал в допущенной ошибке, а то, как он переживал ее, чувствовали на себе его подчиненные: он не кричал на людей, которые разделяли с ним вину, а только давал им такие сжатые сроки для выполнения приказаний, что не оставалось времени вздохнуть. Не выполнить же приказание к сроку было нельзя, все знали характер командира дивизии. И получалось нередко так, что обнаружившиеся недостатки устранялись у Рубакина гораздо быстрее, чем у исполнительного, но несколько суетливого Дробыша.

Глава VII

Лейтенант Петр Белаш был родом с южной Украины. Это от матери своей, которую помнил по фотографии, где мать была в национальном наряде с монистами и лентами, он унаследовал черные живые глаза, мягкий певучий голос и любовь к чистоте и аккуратности. Вырос он в небольшом городе Мелитополе, на окраине, которая называлась "Новые планы" и получила такое название, очевидно, потому, что здесь рождался новый город с длинными улицами, утопающими в садах.

Летом Белаш ходил с товарищами купаться на речку Молочную. Она текла в очень пологих, топких берегах, которые мелитопольцы называли "кисельными": выбираясь из воды, пловцы по колена вязли в жидкой грязи и потом долго бегали по берегу в поисках камня, с которого можно было бы помыть ноги перед одеваньем.

В Мелитополе Белаш закончил два курса педагогического института, а потом началась война, его призвали в армию, и он, комсомолец, аэроклубовец, к весне сорок третьего года стал летчиком.

За время войны он побывал на многих реках, о которых знал только из географии. Купался в Северном Донце, в Дону, в Волге, в холодном Тереке у Моздока. Иногда купанье было вынужденным: Дон пришлось переплывать в одежде на железной ребристой бочке из-под бензина, и самой страшной была тогда мысль, что бочку могут пробить пули "Мессершмиттов" или осколки, которые шлепались в воду с коротким шипеньем. Но Белаш переправился благополучно, а его товарищу по аэроклубу, тоже мелитопольцу, не повезло: переплыв реку па пароме, он был убит у самого берега. Белаш зарыл его в песок и в документах нашел крохотную карточку с белым уголком и надписью на обороте: "Милый, посмотри, какая я грустная без тебя". Девушку эту, невесту товарища, он тоже знал по институту, но с начала войны о ее судьбе ничего не было известно.

Когда в сводках Совинформбюро впервые появилось сообщение о боях у Мелитополя, Белаш стал жить в напряженном ожидании. Старика-отца в городе не было, он работал на заводе где-то на Урале. И Белашу больше всего хотелось двух вещей: узнать, что болотистые берега Молочной стали могилой для фашистов, и написать по адресу Кати Монаховой. Она, конечно, уже не жила на улице Чернышевского, но соседи могли сказать что-либо о ее судьбе. Белаш хранил карточку с трогательной надписью и считал своей обязанностью рассказать Кате о том, как погиб ее любимый.

Ждать пришлось долго. Немцы укрепили берега Молочной и сопротивлялись ожесточенно. Только спустя месяц после первого упоминания Мелитополя в оперативной сводке Белаш услыхал приказ Верховного Главнокомандующего о взятии Мелитополя и ликвидации оборонительной полосы немцев на реке Молочной. В приказе, кроме всего прочего, говорилось: бойцов и командиров, особо отличившихся в боях при прорыве укрепленной полосы немцев и освобождении гор. Мелитополя, представить к высшей награде - присвоению звания Героя Советского Союза. В списке частей, отмеченных Верховным Главнокомандующим, был авиационный полк, которому присваивалось наименование Мелитопольского.

Белаш услышал это по радио 23 октября. Он позавидовал тем, кто был на южном участке фронта и освобождал Мелитополь. Неразумно все-таки распоряжается военная судьба! Ведь стоило только корпусу пройти на две-три сотни километров южнее, и, может, увидел бы хоть с высоты полета улицу Ленина, огромный парк на горе... Белаш вспомнил, как по окончании первого курса, после студенческого вечера, он провожал Катю Монахову и расстался с ней у каменной стены парка в розовом свете наступающего утра... Робость, робость! Он так ей ничего тогда и не сказал!