Игнасио Идальго де Сиснерос - Меняю курс

Сначала мы посетили окрестности Мадрида: замки, монастыри, деревни, города, - одним словом, все достопримечательности Кастилии, почти неизвестные мне.

Готовясь к очередной экскурсии, я читал путеводители. Когда я встречал описание тех мест, через которые некогда проезжал, не обращая внимания на них, мне казалось, что речь идет о каких-то чудесных, недоступных мне красотах за границей.

Порой мы с Кони забирались далеко в глубь страны. После таких путешествий Испания с ее природой, богатствами и, конечно, людьми становилась нам еще дороже.

Однажды мы собрались посетить в провинции Гвадалахара, в Пастране, могилу принцессы Эболи, фаворитки Филиппа II. К нам присоединились двое знакомых американцев, муж и жена. Муж, Боб Стунтс, известный журналист, работал в американском телеграфном агентстве. Его жену, очаровательную женщину, тоже звали Кони. Они несколько лет жили на Кубе, и оба хорошо говорили по-испански.

Мы свернули с шоссе, чтобы пообедать, но наша машина застряла на лугу. Не будучи в силах вытащить ее самостоятельно, мы отправились в ближайшую деревню и попросили помощи у первого встретившегося нам крестьянина. Он взвалил себе на плечи две большие доски, пошел к машине и вскоре почти без нашей помощи вытащил ее.

Боб Стунтс попытался помочь крестьянину отнести одну из досок, но тот без тени прислужничества отказался от его помощи, как хозяин, не желающий причинить беспокойство своим гостям.

На прощание Боб хотел дать ему банкноту в пять дуро. Но крестьянин не взял денег и распрощался, пожелав доброго пути. Его поведение глубоко поразило американцев.

Сколько чувства собственного достоинства было в словах и действиях этого простого крестьянина, который, вероятно, не умел ни читать, ни писать и для которого 25 песет были большой суммой! [261]

Боб и его жена не забыли этого случая. Много лет спустя я слышал, как Боб в разговоре с группой американцев, обсуждавших характерные особенности разных народов, сказал, что самыми благородными людьми, когда-либо встретившимися ему в жизни, были крестьяне Кастилии.

Я всегда восхищался крестьянами Гвадалахары. Мне довелось довольно продолжительное время общаться с ними. Большинство солдат аэродрома Алькала родились в этой провинции. Пепе Легорбуру в бытность начальником школы, разъезжая по провинции, всегда брал с собой кого-либо из солдат и разрешал им проводить конец недели со своими родными. Эти короткие отпуска и жест начальника, бравшего в свою машину солдат, доставляли им и их родителям большую радость. Сменив его на этом посту, я с удовольствием продолжал введенную им традицию.

Такие поездки давали мне возможность знакомиться с жизнью семей моих солдат. Это были в основном крестьяне, которые имели собственные клочки земли, но настолько крошечные, что не могли прокормить своих владельцев, вынуждая их часть года работать батраками на полях крупных землевладельцев.

Мне горько описывать внешний вид этих крестьян: худые, небольшого роста, с бронзовой кожей, обычно не брившиеся по нескольку дней, с черной густой бородой, в страшно потрепанных от долгого ношения вельветовых брюках, фахе{114}, жилетке и берете. Они были почти сплошь неграмотны; жилища их малы и бедны. Когда я слышу разговоры о строгости и воздержанности кастильского крестьянина, то невольно думаю, что иным он и не мог быть. Отсутствие элементарных удобств, тяжелый климат, постоянное недоедание - в таких условиях разболтанный и неумеренный не смог бы выжить.

Но этот крестьянин одарен природным умом, которому мне не раз приходилось удивляться. Он рассуждает с изумительной логикой, как прирожденный философ, и с уверенностью человека, хорошо знающего жизнь, хотя обычно никогда не выезжает за пределы своей деревни. Достоинство и гордость - основные черты его характера. Без преувеличения должен сказать, что все люди из простого народа, с которыми я познакомился в провинции Гвадалахара и в Алькала, были честными и порядочными. [262]

Когда наконец был принят закон о разводе, Кони подала прошение. Дело рассматривалось в суде, который признал Кони правой и поручил ей опекунство над дочерью до ее совершеннолетия.

Мы решили, не откладывая, зарегистрировать свой брак, но не в Мадриде, а в Алькала-де-Энарес, предполагая, что там осуществить наше намерение проще. Как и следовало ожидать, родные игнорировали это событие. Ни один родственник Кони не приехал на свадьбу, с моей стороны присутствовал только кузен Пепе.

Это был первый после принятия в Испании закона о разводе случай гражданского брака в нашей среде, поэтому он вызвал много толков. В отличие от родственников, многие передовые люди считали наше решение великолепным. В день свадьбы они приехали в Алькала, чтобы поздравить нас.

Нашими свидетелями выступали Прието, Марселино Доминго, Хуан Рамон Хименес и Хосе Арагон. Присутствие двух министров не прошло незамеченным в Алькала. Многочисленные друзья и симпатизирующие нам люди добровольно присоединились к гостям. Таким образом, неожиданно перед зданием суда, где проходила регистрация брака, собралась огромная толпа людей, и наша скромная свадьба превратилась в акт проявления симпатий к республике.

Не остались в стороне и правые. Некоторые реакционно настроенные судейские чиновники попытались воспрепятствовать нашему бракосочетанию, ссылаясь на отсутствие некоторых подробностей в документах. Судья прервал церемонию и, не желая ничего объяснять, ушел.

Подобную провокацию и оскорбление министров оставлять было нельзя. Прието, как и я, был страшно возмущен. Мне редко приходилось видеть его в таком бешенстве. Узнав о происходящем, собравшиеся стали решительно проявлять свое недовольство. Дело принимало настолько серьезный оборот, что Прието и Доминго пришлось успокаивать собравшихся. В конце концов заместитель судьи, опасаясь последствий, решил заменить сбежавшего и оформить наш брак.

Когда мы выходили на улицу, уже как муж и жена, толпа собравшихся, до этого чуть не штурмовавшая здание суда, устроила нам восторженную встречу, которая с лихвой компенсировала неприятности, доставленные проклятым судьей и его грубостью.

Все кончилось хорошо, если не считать незначительного инцидента, вызванного щепетильностью Хуана Рамона. Нам [263] сказали, что для регистрации брака жених и невеста должны иметь по два свидетеля, по закону же, как оказалось, требовалось только по одному. После того как на брачном свидетельстве поставили свои подписи Прието и Доминго и наступила очередь Хуана Рамона и Хосе Арагона, им заявили, что их подписи не нужны, Арагон не придал этому никакого значения, а Хуан Рамон счел себя оскорбленным, решив, что из-за министров им пренебрегли. Сенобия рассказывала, что он долго был на нас в обиде. Итак, Хуан Рамон в третий раз приехал в Алькала и снова пережил неприятность. Судьба решила сделать климат Алькала неблагоприятным для нашего великого поэта.