Первый: Новая история Гагарина и космической гонки - Стивен Уокер
Гагарин в уже остановившемся самолете едва не поддался приступу паники. Но с ним был Каманин, который дал ему несколько успокаивающих советов и окинул профессиональным взглядом его новенькую майорскую форму и аккуратную шинель. Трогательный пассаж в его дневнике описывает, как они накануне вечером на даче репетировали следующую часть процедуры[643], где Каманин играл роль Хрущева, а Гагарин рапортовал ему. Они повторили это дважды. Теперь пришло время проделать все это по-настоящему. Дверь самолета открылась навстречу приветственным крикам тысяч зрителей, собравшихся в аэропорту, – все кричали: «Га-га-рин! Га-га-рин!» – в то время как телекамеры прямого эфира нацелились на Гагарина, стоило тому появиться в проеме. Перед трапом начиналась красная ковровая дорожка, которая вела к самой трибуне.
Никогда, даже там, в космическом корабле, я не волновался так, как в эту минуту. Дорожка была длинная-предлинная. И пока я шел по ней, смог взять себя в руки… Знаю, все глядят на меня[644].
Сын Хрущева Сергей тоже наблюдал:
Невысокий майор все шел и никак не мог дойти до конца. На середине пути случилось досадное происшествие: отстегнулась резинка, поддерживающая на ноге форменные высокие офицерские носки. Носок спустился, резинка выскользнула из брюк, торжествующе взлетала вверх при каждом шаге, а затем пребольно шлепала по ноге. Космонавт, не обращая на нее никакого внимания, продолжал торжественный марш[645].
Сергей Хрущев всегда считал, что это была подвязка для носка, другие, включая и самого Гагарина, говорят о шнурке. Спор продолжается до сего дня. На кинопленке, отснятой Владимиром Суворовым, что-то определенно отстегивается или развязывается и Гагарин определенно продолжает идти, не обращая на это внимания. Серьезные люди предлагали исключить этот сомнительный момент из того материала, что пойдет в публичный просмотр – едва ли такая ситуация укладывалась в ортодоксальные представления о советском герое, – но сам Гагарин выступил за сохранение этого эпизода на том основании, что это делает его более человечным. Эпизод остался, и что-то неизвестное вечно будет хлопать по ботинку Гагарина, когда он идет по красной ковровой дорожке. Во всяком случае, он добрался до трибуны, не ударив в грязь лицом на глазах миллионов зрителей. Там он отдал честь и, как полагается, отрапортовал:
Рад доложить вам, что задание Центрального комитета Коммунистической партии и Советского правительства выполнено.
Первый в истории человечества полет на советском космическом корабле «Восток» 12 апреля успешно совершен…
Чувствую себя отлично.
Готов выполнить новое любое задание нашей партии и правительства[646].
Репетиции не прошли даром. Слова отлетали у него от зубов. Все аплодировали. Толпа выкрикивала приветствия. Хрущев смахнул потихоньку слезу из уголка глаза. Гагарин легко взбежал по ступенькам на трибуну, где оказался в медвежьих объятиях дородного премьера, который также расцеловал его в обе щеки. Объятия длились и длились, пока наконец Хрущев не уступил место другим. Гагарин обнял отца и мать. Анна плакала. «Пожалуйста, не плачь, мама. Я больше не буду»[647], – сказал он и повернулся обнять Валентину, которая стояла рядом с Хрущевым. Она не плакала и не улыбалась. Она кусала губы. Среди всеобщего ликования ей было неуютнее всех. Сдержанная и стеснительная от природы, она после подвига мужа угодила в худшее для себя место – в центр общего внимания, под взоры всего мира. И аэропорт был только началом. Третий и самый масштабный акт спектакля был еще впереди.
От вида человеческих рек, текущих по городу по направлению к Кремлю, у Гагарина в самолете перехватило дыхание. Теперь он оказался среди этих толп. Он ехал в Москву в открытом автомобиле с Хрущевым и Валентиной, а позади тянулась длинная вереница машин с видными деятелями страны, их сопровождал эскорт милиции на мотоциклах, а по сторонам встречали десятки тысяч людей – люди стояли вдоль улиц, на крышах, на балконах, в окнах, влезали на фонарные столбы вдоль всего пути до Красной площади, и все они приветствовали, кричали, пели, плакали, хлопали в ладоши, махали шляпами и плакатами, встречая его. «Наверное, ни один человек в мире не переживал то, что пришлось в этот праздничный день пережить мне»[648], – написал Гагарин позже. Конечно, это утверждение невозможно проверить, но в нем явно чувствуется сила эмоциональной правды – хотя не исключено, что человек, сидевший с улыбкой справа от него, мог даже обогнать его в этом состязании. Как вспоминал его переводчик Виктор Суходрев, «Хрущев сиял. Можно сказать, что он радовался как ребенок, получивший долгожданный и очень дорогой подарок»[649].
Ничего подобного столица не видела с 9 мая 1945 года. Разумеется, поскольку дело происходило в СССР, значительная часть всего этого была запланирована еще до полета Гагарина 12 апреля. Замечательный проект секретного постановления, разосланный членам Президиума 11 апреля, содержал примерный график событий дня, не хватает там только имени «космонавта»[650]. Но когда полет был осуществлен и Гагарин благополучно вернулся на землю, приготовления к празднованию сразу пошли полным ходом. На улицах Москвы установили громкоговорители, которые должны были в прямом эфире транслировать парад, кроме того, на украшение пошли «миллионы ярдов красного полотна»[651] и «сотни тысяч фотографий и портретов молодого героя», как писал московский корреспондент The New York Times. Понятно, что все это было изготовлено и распределено за поразительно короткое время. Когда Гагарин уже летел в Москву, вертолеты курсировали над крышами города, засыпая его листовками с информацией о сегодняшнем параде.
Но принципиально отличным от других это празднование делал не только масштаб планирования, но и масштаб его противоположности – спонтанности. Хрущев решил, что этот праздник должен быть менее контролируемым, менее управляемым, чем любой из предыдущих парадов, и такая перспектива привела в ужас руководителей КГБ, которые, если верить сыну премьера Сергею, «панически боялись скопления людей… а тут неорганизованная толпа!..»[652] В этом восклицательном знаке буквально слышится изумление. Неорганизованная толпа! Но Хрущев решил все своей властью. «Отец и слушать не хотел возражений».
Хрущев инстинктивно понимал ошеломляющую эмоциональную силу этого момента для народа. Он чувствовал, что для страны, всего 16 лет назад потерявшей до 20 млн своих граждан в результате Второй мировой войны, страны, многие города которой были разрушены, а значительная часть промышленности уничтожена, космический полет Гагарина значил всё. Он привносил надежду и цвет в жизни людей, придавал цель и смысл жертвам, заставлял гордиться своим государством и политическим строем. Для страны, переполненной историческими комплексами в отношениях с Западом, и особенно с Америкой, – комплексами, которые Хрущев понимал слишком хорошо, – этот полет стал масштабной и радостной прививкой уверенности.
И даже больше! На мгновение показалось, что политика и вся грязь и неразбериха Земли остались за бортом. Как писал в то время репортер журнала Life, путешествие Гагарина «перевесило тень холодной войны и коснулось надежды и воображения каждого человека». Путешествие в космос! Это казалось настоящей фантастикой. «Вот человек, – объявил легендарный радиоведущий Ричард Димблби хриплым от восторга голосом, комментируя передаваемые в прямом эфире телекадры из Москвы, – который делал и видел такие вещи[653], которые ни один другой… человек не делал и не видел». И вот теперь этот человек вместе со своей хорошенькой стеснительной женой
