Готтлоб Бидерман - В смертельном бою. Воспоминания командира противотанкового расчета. 1941-1945

В последних боях дивизия понесла тяжелые потери, многие солдаты пали жертвами артогня и пулеметов, и мы во избежание полного уничтожения были вынуждены оставить Советам часть территории. В конце декабря дивизия была сменена и передислоцирована в более спокойный сектор к югу от Либавы. Третья битва за Курляндию стала еще одной проверкой способности войск выстоять перед лицом намного превосходящего противника, и снова мы выдержали это испытание, хотя победа была пиррова.

В официальных докладах ОКВ наша последняя битва 1944 г. описывается так: «Группа армий «Курляндия» уничтожила 513 танков, 79 полевых орудий и 145 самолетов». В центре самых кровопролитных сражений находилась не только наша дивизия, но и 225-я северогерманская пехотная дивизия, удерживавшая участок слева от нас.

В общей сложности двадцать усиленных дивизий врага было брошено против позиций 24-й, 205-й, 215-й, 290-й, 329-й пехотных дивизий и 31-й Народной гренадерской дивизии. 912-я армейская бригада штурмовых орудий, полк из 12-й танковой дивизии и батальон мотопехоты на бронетранспортерах 5-го полка, возглавляемый капитаном Гауссом, на многих участках фронта известным просто как «человек в каске с козырьком», – все эти части постоянно посылались в контратаки. Без подкреплений из самоходных орудий и немногих оставшихся в Курляндской армии танков оборонительные сражения никогда не могли закончиться успехом в плане отражения атак врага. Во второй и третьей битвах за Курляндию наша уже ослабленная дивизия потеряла сверх этого тысячу незаменимых воинов убитыми, ранеными и пропавшими без вести.

Глава 11

Горький конец

Январь 1945 г. Наша родина рушится в огне и дыму. Волны бомбардировщиков союзников затмили небо над городами и промышленными центрами. Дома и улицы горят по ночам текущими потоками светящегося асфальта. Невинные женщины и дети умирают тысячами, их тела превращаются в горящие угольки в этом фосфоресцирующем Мальстреме. Известные нам до сих пор границы родины сокращаются из-за непрекращающихся атак могущественных врагов; уничтожение и разгром, которые мы так долго отказывались признать, становятся реальностью.

2 января нового года я стоял рядом с четырьмя другими воинами дивизии, которых также отметили за уничтожение вражеских танков в ближнем бою. В штабе 18-й армии один из командиров, генерал-лейтенант Эренфрид Боге, вызвал нас в свой штаб в знак признания наших заслуг.

Штаб генерала располагался в старом живописном имении со старым особняком, построенным в стиле крепости XVIII века, окруженной прекрасным парком. Ветви огромных деревьев, окаймлявших внушительное здание, были покрыты толстым слоем снега. Во время подготовки к встрече с генералом штабной парикмахер подстриг и побрил нас в маленьком жилище по соседству. Адъютант терпеливо дожидался, пока парикмахер справится со своей задачей, а затем нас быстро провели в зал крепости.

Открылась массивная, сколоченная из панелей дверь, и мы напряглись в ожидании, когда было объявлено о прибытии нашего командира. Нас представили седовласому господину, в чьих глазах можно было легко разглядеть тяжелый груз ответственности, особенно в эти прискорбные дни, которую он нес за столь многих в нашей осажденной Курляндской армии. Он тепло пожал руку каждому из нас, сделал паузу перед тем, как задать обязательные вопросы, награждая каждого члена нашей группы серебряно-черным значком за уничтожение танков. Потом он угостил нас небольшим количеством коньяка и табака, снова поблагодарив нас за службу Отечеству, а затем сообщил нам о дополнительной награде – отпуске, и нас отпустили по своим частям.

С летних месяцев вступил в силу широко распространенный запрет на отпуска. Поездка в Германию уже не разрешалась, возможно, по причине массового уничтожения наших городов и индустриальных центров бомбардировщиками союзников, что было очевидно во всех плотно заселенных районах. Этот запрет действовал в Курляндской армии, но исключение составляли бойцы, имевшие особые заслуги, включая уничтожение вражеского танка средствами ближнего боя. Последние по определению были ограничены специальными противотанковыми кумулятивными зарядами, минами и фаустпатронами. В этих особых случаях мог быть разрешен домашний отпуск.

На следующий день, 3 января, в сопровождении четырех бойцов – фельдфебеля, двух ефрейторов и младшего ефрейтора – я взошел на борт рыболовного судна, которое было мобилизовано на службу военно-морскому флоту в порту Либавы, и скоро мы поплыли по Балтике на запад, на родину. В моем альпийском рюкзаке были немногие личные вещи и кусок копченой конины в качестве моего дорожного пайка на время путешествия. Я также аккуратно уложил написанную маслом картину моей защитницы-Мадонны, которая оставалась со мной с момента отступления из Пикеляя.

Мы шли в древний портовый город Данциг, куда прибыли после восьмичасового перехода через Балтику, обошедшегося без происшествий. Там ночью мы сошли с судна и, устроившись в гостинице «Штеттинер-Хоф», на следующее утро начали свой путь домой в Южную Германию и к Рейну. По дороге мы своими глазами видели уничтоженные города и заводы; мы ощутили безнадежность народа, невинных людей, которые страдали за безрассудство других, боль женщин и детей, кого нам полагалось защищать в окопах Курляндии. Осознание того, что наши родные и другие люди живут в ежедневном ужасе бомбежек, не оставило в нас места радости от возвращения домой. Мы ускользнули из одного ада, чтобы очутиться в другом, в иной форме чистилища, где наш личный риск столкновения с врагом был незначителен; однако мы были бессильны остановить эти волны бомбардировщиков, безнаказанно пролетавших над нами. Тут не возьмешь в руки фаустпатрон или винтовку и не отбросишь врага. Можно было лишь безнадежно ожидать.

Было мало радости в пребывании вдали от привычного окружения. Навестив своего отца, я получил представление о размахе дьявольских действий, которые наши лидеры творили с миром. Мой отец, служивший чиновником в полиции, поделился со мной своими вопросами и предположениями о судьбе наших сограждан, считавшихся нашими руководителями в коричневом «нежелательными». Он рассказывал о многочисленных справках о смерти людей, которых правительство лишило свободы, полученных в прошлые месяцы из различных правительственных учреждений, иногда сопровождавшиеся скудными личными вещами умершего человека.

– Просто невозможно, – говорил он мне доверительно, – чтобы так много людей могло умереть от сердечной недостаточности. Происходит что-то ужасное.

Это наблюдение вместе с более неуловимыми признаками, случайно замечаемыми в нашей повседневной жизни, помогало раскрывать преступления, совершенные правительством, которые оно не могло отрицать.