Джордж Бьюкенен - Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910–1918

9 апреля

«Социалистическая пропаганда в армии продолжается, и, хотя я пользуюсь каждой удобной возможностью, чтобы показать министрам, какие ужасные последствия может иметь такой подрыв дисциплины, они, по-видимому, не в силах его предотвратить. Отношения между офицерами и солдатами в величайшей степени неудовлетворительны, а, кроме того, большое количество солдат самовольно возвращается домой. В некоторых случаях их побуждали к тому слухи о скором разделе земли и желание быть на месте, чтобы обеспечить свою долю добычи. Я бы не хотел быть пессимистом, но, если положение не исправится, мы, вероятно, узнаем о некой катастрофе сразу же, как только немцы решат предпринять наступление.

По представлению русских, свобода заключается в том, чтобы ни о чем не беспокоиться, требовать двойную заработную плату, устраивать демонстрации на улицах и попусту тратить время в болтовне и принятии резолюций на митингах. Министры работают из последних сил и движимы самыми лучшими намерениями, но, хотя мне все время говорят, что с каждым днем их положение становится все более прочным, я не вижу признаков укрепления их власти. Совет продолжает вести себя так, как будто он и есть правительство, и предпринимает попытки заставить министров обратиться к союзным правительствам по вопросу о мире.

Керенский, с которым у меня вчера состоялся долгий разговор, не приветствует мысль о применении в настоящий момент строгих мер ни против Совета, ни против распространения социалистической пропаганды в армии. На мое замечание, что правительство не станет хозяином положения до тех пор, пока оно позволяет соперничающей организации диктовать ему свои условия, он ответил, что Совет умрет естественной смертью, теперешняя агитации в армии прекратится и армия станет более способной помогать союзникам в войне, чем это было при старом режиме.

В России, заявил он, всегда находила поддержку война оборонительная, в противоположность войне захватнической, хотя и в оборонительной войне для достижения ее целей могут быть необходимы наступательные действия. Присутствие двух великих демократий в такой войне может побудить союзников изменить свои представления об условиях мира, и он заговорил об идеальном мире, „который обеспечил бы каждой нации право самой определять свою судьбу“. Я сказал ему, что наш ответ на ноту президента Вильсона показывает, что мы сражаемся не ради завоеваний, но ради принципов, которые должны вызывать сочувствие у русской демократии. Вопрос о том, останется ли в силе соглашение по Константинополю (по которому он и Милюков придерживаются столь противоположных взглядов), должна решить сама Россия. Затем Керенский говорил о своих надеждах на то, что русские социалисты окажут влияние на германских социал-демократов, утверждая при этом, что Россия ввела в войну новую силу, которая, воздействуя на внутреннюю ситуацию в Германии, может привести к устойчивому миру. Однако он признал, что, если эти надежды окажутся ложными, мы должны сражаться до тех пор, пока Германия не покорится воле Европы.

Было бы лучше, если бы резиденцией правительства был не Петроград, а Москва, поскольку там и в провинции обстановка более ободряющая; я полагаю, что большинству народа теперешняя столица внушает то же отвращение, что и мне. Лишь здесь, в Петрограде, где есть германские агенты, в рабочей прессе печатают нападки на Великобританию. В других частях страны общее отношение к нам, напротив, прекрасное. Несколько дней назад перед посольством была огромная демонстрация, в которой участвовало около четырех тысяч казаков. Генерал, командовавший этими полками, вначале предложил мне принять их парад на Марсовом поле, для чего любезно предложил предоставить в мое распоряжение „смирную“ лошадь. Я вынужден был сказать ему, что как посол не могу принять эту честь, поэтому мы договорились, что эти части пройдут перед посольством, а я буду наблюдать их с балкона. После того как войска прошли, их командир с делегацией из полуста казаков поднялся ко мне в кабинет и произнес патриотическую речь в поддержку продолжения войны.

В прошлую субботу меня вместе с послами Франции и Италии пригласили в оперный театр на представление, организованное полком, которому приписывают честь совершения революции – на том основании, что он первый перешел на сторону народа. Мы сидели в одной из императорских лож в первом ярусе, а правительство – в ложе почти напротив нас. Центральную ложу занимали революционеры, которые вернулись из Сибири после долгих лет ссылки. Среди них – Вера Фигнер, которая была осуждена как соучастница убийства Александра II, и Вера Засулич, покушавшаяся на жизнь Трепова в 1877 году. После того как в одном из антрактов мы зашли в ложу министров, нас проводили в центральную ложу и представили тем, кто был там. Всего пару месяцев назад никто бы не мог подумать, что такое станет возможно».

10 апреля (лорду Мильнеру)

«Какие метаморфозы произошли здесь после вашего отъезда! Хотя я был готов к каким-то непредвиденным событиям, я даже представить себе не мог, что империя рассыплется на части всего за несколько дней при первом дуновении революции…

Военные перспективы в высшей степени неутешительны, я лично оставил всякую надежду на успешное наступление русских этой весной. Я также не придерживаюсь оптимистических взглядов на ближайшее будущее этой страны. Россия не созрела для чисто демократической формы правления, и в ближайшие годы мы, вероятно, станем свидетелями серии революций и контрреволюций, как в Смутное время около пятисот лет назад.[88] Одна пожилая литературная дама написала мне в послании от вчерашнего дня, что „Россия подобна славянской женщине: она любит мужчину, в котором видит своего властелина, и, как в одной крестьянской песне, она спрашивает его, любит ли он ее по-прежнему, если перестал бить из ревности“. Император был слишком слаб, чтобы его почитали как властителя, и в то же время он не понимал, что настала пора идти на уступки. Обширная империя, которую населяют самые разные народы, может не долго продержаться в целостности при республике. Представляется, что распад рано или поздно произойдет даже при федеративной системе. Русские люди очень религиозны, но эта религиозность носит символический и обрядовый характер, и в своей политической жизни они тоже стремятся к символам. Им нужна в качестве главы государства декоративная фигура, внушающая им чувство благоговения, – как воплощение их национальных идеалов».

16 апреля

«Вчера я виделся с князем Львовым, которого застал в весьма оптимистичном расположении духа. На мой призыв обратить серьезное внимание на состояние армии, он спросил, чем вызван мой пессимизм? Я сказал, что хотя министры постоянно уверяют меня, что армия сможет оказать нам гораздо большие услуги, чем это было во времена империи, но наши военные атташе, посетившие воинские части в Петрограде и поговорившие с офицерами, вернувшимися с фронта, придерживаются совсем другого мнения. То, что они мне рассказали, вызывает у меня опасения, что, если не будут предприняты срочные меры для прекращения поездок социалистических агитаторов на фронт, армия окажется не в состоянии деятельно участвовать в войне. Меня также сильно беспокоил тот факт, что правительство бессильно избавиться от контроля со стороны Совета солдатских и рабочих депутатов. Львов успокоил меня, заявив, что на фронте есть только две слабые точки – Двинск и Рига. Армия в целом здорова, и попытки агитаторов подорвать в ней дисциплину ни к чему не приведут. Правительство может рассчитывать на поддержку армии, и даже петроградский гарнизон предлагал, как и войска на фронте, поддержку в подавлении Совета рабочих депутатов. Но это было предложение, добавил он, которое правительство не могло принять, не будучи заподозренным в контрреволюционных планах.