Судебные речи великих русских юристов - Коллектив авторов
Вопрос о притворстве есть вопрос чисто психологический о том, что А. знал, что чего-то нет, и несмотря на то, его искал. Если бы мы не знали по обстановке театрального представления, что мы присутствуем при воображаемых и симулированных действиях, то мы никак не могли бы решить, правду ли мы созерцаем или ложь; следовательно, и для решения Вопроса, притворялся ли Давид Чхотуа, необходимо решить, что Н. Андреевская не утонула и что об этом знал Д. Чхотуа и несмотря на то ее искал. Но ведь и А. и В. суть факты искомые, еще не известные. Обыкновенно и в логике, и в математике идут от величин известных, чтобы определить неизвестные. Здесь же от неизвестных идем к исследованию неизвестных. Вот почему и получаются нелепые результаты. Лучшим опровержением улики о притворном искании трупа служат через несколько же строк следующие золотые слова суда, к несчастью, оставшиеся без применения, а именно, что наблюдения над состоянием духа подсудимого по обнаружении преступления произведены при таком тревожном состоянии духа самих наблюдателей, что лишены гарантии правильности сделанные ими тогда заключения. А тревожное состояние духа подсудимого не должно ли быть объясняемо не столько угрызениями совести, сколько может быть, что оно – следствие неловкого его положения, следствие устремленного на него всеобщего внимания, высказываемого ему почти в глаза. Как жаль, что суд не остался верен этой правдивой мысли. Она, будучи последовательно развита, предотвратила бы массу ошибок, предварила бы смерть двух людей и долговременное содержание других под стражей.
С уликами против Д. Чхотуа я кончил. Но есть еще другие подсудимые: брат Чхотуа, Габисония, Куридзе и Мгеладзе. Не явствует ли преступность, как каждого из них в отдельности, так и всех в совокупности, из улик, имеющихся против остальных подсудимых. Разберем эти улики, и прежде всего улики против Габисония.
У Н. Андреевской было три пары обуви: а) опорки, найденные у Куры, б) другие, которые она сняла, вернувшись вечером и раздеваясь, и в) которые были найдены Цинамзгваровым под кроватью П. Габисония. Относительно сапожек этих только из показания Цинамзгварова видно, что они были начищены, но не расследовано, какие были починенные и какие непочиненные, так как был сбит один каблук. Это расследование разрешило бы все спорные вопросы. Но именно в настоящем деле – бездна праздных исследований, тогда как важные пункты оставлены без внимания.
Вот эти-то сапожки и задали работы следователю больше, чем мозольные кружки и брюки Д. Чхотуа. Как и когда они попали к П. Габисония? Это тайна между ним и Н. Андреевской. Ее не разрешили даже и показания матери, которые до того сбивчивы и противоречивы, что придется допустить: а) либо, что ее голова ослабела, б) либо, что показаний от нее добивались, пригоняя их к известному уже решению задачи. Так, 23 июля она показала, что Нина пошла вытряхивать пыль из платья. 28 июля она же показала, что Нина, уходя, сказала только слова: «Я скоро приду». Петру были отданы того же утра Ниной, без ее ведома, сапоги для починки. В показании, данном 5 ноября в Одессе, говорится: Нина сказала, что сходит в кухню за полусапожками, которые дала утром вычистись повару. Наконец, 29 ноября Варвара Андреевская показала, что она не знает, давала ли Нина в день убийства повару или кому-либо сапоги для починки. Сопоставьте эти показания. Два из них несомненно ложны и, по всей вероятности, самое ложное от 5 ноября, когда одряхлевшая мать в своем горе уверовала, что ее Нина мученица, что ее убили. Но это показание, очевидно, всего-то более и было на руку обвинению, как средство доказать, что, взяв сапожки для чистки утром, Габисония не возвратил их вечером, чтобы заставить барышню прийти в кухню, где ее ожидала засада. Все усилия были направлены к тому, чтобы доказать, что сапоги были даны для чистки, но не для починки, и, следовательно, к разрушению показания Габисония о том, как он отдавал сапоги, брал их назад, оставлял их у пурщика и т. д. Я не в состоянии разбирать всю эту длинную и, главное, бесполезную историю. Она, по-моему, разрешается очень просто тем, что не мог же Габисония рассчитывать, что барышня потребует чистые сапоги в десять часов ночи, потому что, во-первых, барышня никуда не собиралась; во-вторых, что барышня имела другие сапоги, которые скинула; наконец, в-третьих, барышни обыкновенно не ходят в кухню, а зовут людей, и как ни неохотно служила Андреевским чужая прислуга, а все-таки на зов эта прислуга должна была явиться. Я главным образом обращу внимание палаты на то употребление, какое суд сделал из обстоятельства о ботинках, столь же идущего к делу, как берлинский конгресс или события в Америке к улике виновности Габисония в убийстве. Габисония, значит, и теперь старается скрыть истину о сапожках, а если он старается скрывать, то для того только, чтобы отклонить подозрение, а кто старается отклонить подозрение – тот уже виноват. Гораздо было бы прямее вместо всех этих логических хитросплетений, имеющих вид софизмов, поставить ребром вопрос, носил ли Габисония сапоги в починку, и разрешить его осмотром самих сапог. Но сапог-то и нет. За неимением же сапог, имеется записанное в протокол показание Ив. Сумбатова, говорившего, что он заметил башмаки под кроватью Габисония, что он рассматривал их – башмаков теперь нет между вещественными доказательствами – и что он заметил новую полосу на каблуке. Починка, по словам Сумбатова, была свежая, и потому он убедился, что Габисония говорит правду.
Вторая улика против Габисония заключается в том, что когда исчезла Н. Андреевская, когда исчезновение это огласилось и пришло даже много посторонних посетителей, в том числе Цинамзгваров, Сумбатов, Туманова и другие, то сходившие на площадку, глядя сверху вниз, видели на обрыве человека с обвязанной головой, кто говорит тряпкой, как,
