Анатолий Отян - Служба В Потешных Войсках Хх Века

Вдруг открылось окно в облачности и Лавренёв увидел площадку

Хомяково. Увидел это и штурман.

– Командир, мы отклонились на семнадцать километров. Возьми курс180.

На КП царило напряжение. Женщин отправили в автобус, стоящий рядом, но они через минуту по очереди забегали и спрашивали как дела.

Где-то далеко послышался самолётный гул и голос командира.

– Избушка один просит посадку.

– Посадку разрешаю.

Женщины выскочили из автобуса, в глазах была радость и тревога. А вдруг мой… Но самолёты один за другим тяжело плюхались на взлётную, и заруливали на стоянку. Не прилетел только 06.

– Избушка шесть, ответьте избушке.

Женщины прыгали от радости и только Наташка Лавренёва стояла вытянувшись, как струна, и смотрела в сторону, откуда летят самолёты.

Прошло минут пять в тревожном ожидании, а каждая минута казалась часом.

– Я Избушка шесть, прошу посадку.

Все вздохнули, а Наташка заплакала.

– Теперь она плачет. А десять дней назад…

– Да заткнись ты. Посмотрим, что у тебя будет.

Зайцев оглянулся, увидел стоящих солдат и сверхсрочников, и не понял, кто кого оборвал.

Синьков прямо на стоянке собрал экипажи, сказал что все молодцы, разбор будет завтра, кто хочет пусть идёт на обед, все на сегодня свободны.

Первой от стоящей толпы отделилась худощавая фигура с портфелем, она немного раскачивалась на ходу. Наперерез ей побежала стоящая

Наташка, подбежав, обхватила за шею и на КП видели, как из рук

Лавренёва выпал портфель и он обнял женщину. Потом он поднял портфель, пошёл дальше, а она, как собачка, семенила рядом и заглядывала ему в глаза.

– Любит он её, – сказал сердобольный Зайцев.

– Да-а-а. Любит, повторил кто-то

– Так, сворачиваемся. Концерт окончен, – скомандовал подполковник.

Этот гололёд запомнился многим надолго, а пилотам на всю жизнь.

Как объяснили командиру в центральной метеослужбе, он появился неожиданно, и по каким-то там причинам синоптики не могли его предсказать заранее. Этот случай знали даже в Генштабе и оценили его приказом с благодарностью всему личному составу эскадрильи.

Но были в ней не только герои. Возвращаясь из караула, солдаты увидели возле ворот части своего коллегу по караулу Замятина (о нём и ранее рассказывалось), стоящего на посту в длинном, волочащимся по снегу тулупом и автоматом Калашникова на ремне через плечо, окружённым группой мальчишек лет пятнадцати, в форменных фуражках (в некоторых профессиональных училищах носили форму). Один из них держал его за полы тулупа, другой одной рукой придерживал автомат, а второй рукой хлестал его по щекам. Третий же мальчишка, присев, отрезал нижний кусок тулупа, как бы укорачивая его. Увидев вышедших из-за угла солдат, они хотели бежать, но с другой стороны тоже появились солдаты и задержали хулиганов.

Нападение на часового во всех странах мира очень строго карается, но подобное было из ряда вон выходящее. Мало того, что они били часового, но и ещё портили воинское имущество. Стоявший на посту часовой Замятин плакал и жаловался на мальчишек. Солдаты решили, что надо на месте разобраться и поколотить нахалов, но как могло получиться, что вооружённый часовой допустил их к себе? Невероятно.

Оправдываясь, мальчишки, рассказали, что каждый раз этот маленький и противный солдат с фиксой во рту дразнил их всяко.

Например, сегодня он кричал: "Ремеслуха, ремеслуха, может, хочешь ты по уху?". Вот и решили они его проучить.

– А если бы он стрелять начал?

– Кто, он стрелять? – презрительно спросил один из них. – Да он не знает, как устроен автомат.

– Знаю, не беспокойся.

– А мы его спрашивали, как называется эта деталь, так он не мог ответить.

– А вы откуда знаете?

– Мы учимся в оружейном училище при заводе, – не без гордости заявил один из них.

– А зачем тулуп резали?

– На лямдочки.

Солдаты засмеялись, вспомнив, что сами недавно играли в лямду, подбрасывая кусочек меха – лямду, с привязанным к нему свинцом. А из тулупа классные лямды получились бы.

– Надавать бы вам по шеям. Да ладно, идите.

Мальчишки ушли, а солдаты стали выговаривать Замятину. Но всё, видимо, бесполезно.

В эскадрилье никогда не было воровства, и вдруг начали пропадать солдатские деньги и личные вещи из прикроватных тумбочек: сапожные и зубные щётки, сапожный крем и зубная паста, а также другая мелочёвка. Когда возмущение достигло предела, солдат постановили произвести тотальный обыск. И обнаружили в машине с прожектором, обслуживаемой этим ничтожеством, все эти вещи. Когда его начали спрашивать, зачем ему столько, он объяснил, что это месть за пропавшую у него сапожную щётку.

Решили его наказать, не докладывая начальству. Но как?

Сначала решили его постричь, но этого было мало, и постановили побрить голову.

Произвести бритьё поручили Стулову, замечательному, бесконфликтному, парню.

Когда вечером Отян пришёл из университета, увидел толпу солдат, окруживших Замятина, сидящего на табурете, которому Стулов бреет голову.

Отян ужаснулся, тому, что происходило. Стулов не брил Замятина, а скальпировал. Половина головы была не просто в порезах, а в ранах.

Когда Стулов проводил "безопасной" бритвой по голове, то на всю ширину лезвия появлялась сначала белая полоска с чёрными точками корней волос, которая медленно заполнялась капельками крови, соединяющихся и сливающихся вместе и превращалась в рану, которую ассистент Стулова закрывал ватными тампонами. У же половина головы

Замятина превратилась в хлопковое поле.

– Ребята, что вы делаете. Вы с ума сошли. Отпустите его. Хватит.

Вы его и так наказали.

Экзекуцию прекратили, надели на него шапку и отпустили, предупредив, что следующий раз заявят начальству и его будут судить.

С тех пор Замятина называли Рецидивистом и он откликался на эту кличку.

Но под шапкой у него раны начали гноиться и он почти её не снимал, – было больно.

В столовой, где питалась эскадрилья, дежурный офицер, увидев солдата, обедающего в шапке, сорвал её с него, и сам испугался. У закричавшего от боли Замятина с головы текла кровь пополам с гноем, а из глаз слёзы.

Офицер отправил его в медчасть, а оттуда в медсанбат. Замятин пришёл через неделю, рассказывая, гордо блестя фиксой, как он, презирая боль, переносил уколы пенициллина и перевязки. А его обидчик Стулов ещё увидит и узнает Замятина, кто он такой.

Ну, точно Паниковский, угрожающий Остапу Бендеру и Шуре

Балаганову: "Вы ещё узнаете кто такой Паниковский!"

В начале февраля Отяна вызвали к воротам части и сказали, что его вызывает какая-то женщина, наверное, сестра, потому что очень похожа на него. Он в недоумении выскочил раздетым из казармы и на улице увидел свою маму. Мать была в белой пуховой паутинке (небольшом платке), в пальто с каракулевым воротником. Губы она накрасила, припудрилась и выглядела моложе своих лет. Анатолий завёл её к начальству. Ей стали хвалить его, не вспоминая партийного взыскания.