Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

29/ V, 1927

Счастье («Больше не о чем мне тосковать…»)

Больше не о чем мне тосковать,Неспокойные дни миновали.И счастливое сердце опятьЗадрожало тоской о печали.

Счастью нет ни конца, ни преград,Счастье тянется няниной сказкой.Так смешно про него говорят.Я надену весёлую маскуНа цветистый его маскарад.

Помню: ветер, бараки, оливы…Помню: мост, и туман, и огни…Непривычны мне светлые дни.Я не верю, что стала счастливой.

И когда-нибудь в пьяной мечте,Задыхаясь, сжимая запястья, —Упаду на последней чертеМоего невозможного счастья.

31/ V, 1927

Воля к жизни («В низких тучах, нависших уныло…»)

В низких тучах, нависших уныло,В нежных думцах весёлой любви,В нарастанье потерянной силыМне послышалось слово: живи!

И как крик у развёрнутой бездны,Как раскаты звериной грозы,Как бодрящий напев Марсельезы —Этот бешеный к жизни призыв.

Я теперь поняла: не недели —Месяцы потерялись в бреду…И ещё поняла, что дойдуК настоящей, единственной цели.

Что, как прежде, горят маякиНе обманным. и радостным светом,И за ночью последней тоскиЕсть звериная радость рассвета.

7/ VI, 1927

«Всегда всё то же, что и прежде…»

Всегда всё то же, что и прежде:И пестрота больших витрин,И кукольные лица женщин,И жадные глаза мужчин.

Под сеткой закопченной пыли,На тихом берегу рукиСкользящие автомобилиШвыряют наглые рывки.

Вдоль стен, расхлябанной походкой,С улыбкой лживой и ничьей,Проходит медленно кокоткаВ венце из солнечных лучей.

И в головном уборе клиномМонашка — Божья сирота —С ключами на цепочке длиннойВлачит распятие Христа.

А я хочу до боли — жить,Чтоб, не кляня, не хмуря брови,Весь этот подлый мир любитьСлегка кощунственной любовью.

10/ VI, 1927

«Облокотясь на подоконник…»

Облокотясь на подоконник,Сквозь сине-дымчатый туман,Смотрю, как идолопоклонник,На вьющийся аэроплан.

И вслед стальной, бесстрашной птицеПокорно тянется рука.И хочется в слезах молитьсяЕй, канувшей за облака.

А в безвоздушном океанеВ такой же предвечерний час,В большие трубы марсианеСпокойно наблюдают нас.

И видят светлые планеты,И недоступные мирыСлучайной, выдуманной кем-то,Нечеловеческой игры.

И вот, седым векам на смену,Из голубых, далёких стран,Весёлый Линдберг с ЧемберленомПерелетели океан.

И уж, быть может, странно близокБлаженный и проклятый час,Когда раздастся дерзкий вызовКому-то, бросившему нас.

Когда могучей силой чисел,Под громким лозунгом: «Вперёд!»Желанья дерзкие превысив,Земля ускорит свой полёт.

И, как тяжёлый, тёмный слиток, —Чертя уклонную черту,Сорвётся со своей орбитыВ бесформенную пустоту.

10/ VI, 1927

Пилигримы («Мы долго шли, два пилигрима…»)

Мы долго шли, два пилигрима —Из мутной глубины веков,Среди полей необозримыхИ многозвучных городов.

Мы исходили все дороги,Пропели громко все псалмы,С единственной тоской о Боге,Которого искали мы.

Мы шли размеренной походкой,Не поднимая головы,И были дни, как наши чётки,Однообразны и мертвы.

Мы голубых цветов не рвалиВ тумане утренних полей.Мы ничего не замечалиНа этой солнечной земле.

В веках нерадостно и строго,День ото дня, из часа в час,Мы громко прославляли Бога,Непостижимого для нас.

И долго шли мы, пилигримы,В пыли разорванных одежд.И ничего не сберегли мы, —Ни слёз, ни веры, ни надежд.

И вот, почти у края гроба,Почти переступив черту,Мы вдруг почувствовали обаУсталость, боль и нищету,

Когда в тумане ночи душнойНам обозначился вдалиПустой, уже давно ненужный,Неверный Иерусалим.

19/ VI, 1927

«Я в прошлой жизни на земле была…»

Я в прошлой жизни на земле былаМечтательницей нежной. Всё смотрелаВ высокое, торжественное небо,И умерла легко и незаметно,И не было мне жальВесёлую, покинутую землю.

Когда же я готовилась опятьМир этот обновить своим рожденьем,Когда меня вынашивала мать,Когда, бессильную, кормила грудью,Накапливая нежную любовьК земле — весёлой, тленной и красивой…И снова я чужая,Как будто здесь не у себя, не дома…И вот — должна я снова умереть,Чтоб в третий раз родиться человеком.

19/ VI, 1927

«Я не в силах сказать: "Если надо — уйди"…»

Я не в силах сказать: «Если надо — уйдиДалеко. Навсегда. Без возврата».Пусть одна только терпкая боль впередиИ отчаяньем сердце объято.

Даже если порвётся весёлая нить,Нас связавшая в осень глухую,Всё равно ты не сможешь меня разлюбить,Никогда не полюбишь другую.

И когда ты уйдёшь — далеко, навсегда —Без возврата уйдёшь в бездорожье —Всё равно — не поверю тебе никогда,Что минувшее сделалось ложью.

20/ VI, 1927