Альфред Штекли - Джордано Бруно

Утверждал ли он, что сама церковь совершила великий грех, установив грех плоти, который так прекрасно служит природе?

Нет, подобного он никогда не утверждал. Если он и объявлял блуд более легким грехом, чем следует, то делал это, чтобы позабавить компанию.

Признания Бруно не могут удовлетворить трибунал. Дело идет об очень серьезных вещах, а не о каких-то частностях. Он отрицал многие христианские догмы и защищал вопиющую ересь. Ему перечисляют основные обвинения, почерпнутые из доноса. Они хотят ни больше, ни меньше, чтобы он признал свою виновность по всем пунктам, по которым его допрашивали!

Кое в чем он изъявил готовность покаяться, но этого недостаточно. Он должен по-настоящему очистить свою совесть и выложить всю правду. Трибунал предпримет все необходимое для спасения его души. Но обвиняемый прежде обязан исповедаться во-всем, что говорил или думал против католической веры. Если он раньше привлекался к суду инквизиции, то пусть скажет, где, когда и за что. Он обязан сделать искренние и исчерпывающие признания о своей жизни как в ордене, так и вне его, дабы достичь того, что должно быть целью всех его помыслов, — быть принятым обратно в лоно святой матери церкви.

Радение о его душе сопровождалось угрозой:

— Напоминаем вам, что коль вы будете и впредь упорствовать в отрицании того, в чем уличены, то не удивляйтесь, если Святая служба обратит против вас те крайние средства, которые может и обязана применять против закоренелых преступников, не желающих положиться на милость божью, ибо Святая служба печется о том, чтобы с состраданием и христианской любовью вывести к свету пребывающих во тьме, а сбившихся с истинного пути наставить на дорогу вечной жизни.

Ему грозят пыткой? Хотят, чтобы из страха перед палачами он сознался в притворстве и подтвердил правильность всех обвинений? Нет, Ноланец не поддастся на такие уловки!

— Пусть господь не простит мне грехов, если я не говорил правды во всем, о чем меня спрашивали и что мне напоминали. Однако ради большего удовлетворения я основательней обдумаю свои поступки и, если вспомню еще что-либо сказанное, или содеянное против католической веры, откровенно признаюсь. Итак, я заявляю, что показал одну только правду. Так же буду поступать впредь и уверен, что меня никогда не уличат в противном!

На следующий день от него потребовали ответа. Решился ли он, признав себя виновным, рассказать всю правду?

Он много думал. Что он может еще добавить?

Есть грех, который отягощает его душу. Он жил среди еретиков и не соблюдал постов, во всякое время ел вместе с ними мясо и пил различные напитки. Часто он даже не знал, наступил ли великий пост.

Его мучили угрызения совести, но он не показывал этого, чтобы не стать предметом насмешек. Бог свидетель, что он вкушал скоромную пищу не из пренебрежения к религии! Соблюдение постов считает делом благочестивым и святым. Он бы сам с радостью постился, если бы не вынужден был считаться с обычаями окружавших его людей.

Какие невероятные вещи он рассказывает! Признает, что из любопытства посещал проповеди еретиков «уходил, как только начинался обряд раздачи хлеба; Но ведь он, чтобы не вызвать неудовольствия еретиков, ел мясо в запретные дни. Как же он не боялся рассориться с ними, отказываясь участвовать в их обрядах?

— О том, в чем я грешил, я говорил правду.

Но в этом я не совершил греха, и никто не уличит меня.

Обвиняемый вовсе не хотел, чтобы слова его истолковывались превратно, и опять заговорил о своих сомнениях относительно воплощения господня.

Он сделал ряд разъяснений и снова повторил, что никогда на эту тему ни с кем не беседовал. В трибунале же завел об этом речь только для того, чтобы облегчить совесть.

Он вернулся к обвинениям в порицании чудес Христа и апостолов, снова решительно отверг их и высказал уверенность, что они почерпнуты из доноса: Повторил, что если ему было что поведать о своих сомнениях, то он сделал бы это, дабы очистить совесть покаянием.

Его, спросили, имел ли он какую-нибудь книгу о заклинаниях и не собирался ли заняться «искусством прорицания». Он ответил, что к книгам заклинаний он всегда относился с презрением. «Искусство же прорицания», особенно юдициарную астрологию, хотел изучить, чтобы выяснить, есть ли в ней что-либо ценное. Об этом намерении он сообщал различным людям, говоря, что занимался почти всеми областями философии и интересовался всеми науками, кроме юдициарной астрологии.

Потом, когда его стали «расспрашивать о «Пире на пепле», он не упомянул Фулка Гривелла, а сказал, что диспут был в доме французского посла. Возможно, в книге есть какие-либо ошибочные положения, но он сейчас их не помнит. В этих диалогах, трактующих о движении Земли, он хотел посмеяться Над взглядами врачей, с которыми тогда спорил.

Пункт за пунктом перебирали инквизиторы обвинения, содержащиеся в доносе Мочениго. Но никакой существенной вины Бруно больше не признал. Восхвалял ли он еретических государей? Да, в этом он виноват, но он восхвалял их не за то, что они еретики, а лишь за свойственную им добродетель. Конечно, он допустил ошибку, называя Елизавету, как это принято в Англии, «божественной». С королем наваррским он никогда не общался, а что касается надежд, которые на него возлагал, то в них нет ничего преступного: он думал, что тот, умиротворив Королевство, подтвердит распоряжения предшествующего монарха и ему, Бруно, разрешат публичные лекции.

Он говорил, что хочет стать предводителем и пользоваться чужими богатствами? Нет, у него никогда не появлялось желания стать военным или заниматься чем-нибудь иным, помимо философии и прочих наук.

В конце допроса ему предложили добавить что-либо к прежним показаниям или что-либо исключить.

Он довольствовался изложенным и никаких дополнений сделать не пожелал.

— Продолжаете ли вы все еще держаться заблуждений и ересей, в которые впали и в которых сознались, или же питаете к ним отвращение?

Да, он проклинает и осуждает все заблуждения и ереси, коих держался. Раскаивается во всем, что думал, делал или говорил противного католической вере. Он умоляет снизойти к его слабости, принять в лоно святой церкви и даровать ему необходимое исцеление.

Ему задали вопрос, от которого в немалой степени зависел исход процесса: подвергался ли когда-нибудь раньше обвиняемый суду инквизиции и не приносил ли отречения?

Джордано сослался на свои прежние показания, сказал, что, когда был послушником, настоятель за пренебрежение к образам святых грозился подать донос, но разорвал бумагу. Поэтому ему неизвестно, было ли начато следствие. В 1576 году провинциал тоже возбудил против него какое-то дело. Но обвинений он, Бруно, не знает ни в целом, ни в частностях. Опасаясь ареста, он и уехал в Рим.