Татьяна Михайловна Соболева - В опале честный иудей

На его спасание, вернее, на спасение себя самих было брошено все. Его долечивал Страх в белом халате. Представьте себе, что мы целых две недели жили в двухместной палате - одни! Бесплатно. По прошествии этого срока, когда здоровье Александра Владимировича пошло на поправку, у нас появился первый сосед. О нем, возможно, и вовсе не стоило бы говорить, если бы он не заставил меня, нас обоих кое о чем призадуматься.

Леша, как он представился, мужчина лет сорока пяти, вел себя как ребенок, капризы которого обязаны исполнять все и немедленно. Он не в первый раз оказался в «коммерческой» палате. Кажется, около года назад его здесь прооперировали, теперь надо было что-то перепроверить. Сам собой он ничего не представлял, даже временно и не работал вовсе. Зато его супруга несла на себе груз обязанностей зав. производством одного из самых известных московских ресторанов. Соображаете, какой все подобранный народ и все из одной кассеты - из сферы торговли и общественного питания. Почему бы это? Оперировал Лешу, разумеется, кто? Да, сам проф. А. Вот и начнешь поневоле, словно в нечистотах, копаться в поисках ответа на вопрос: почему это профессор отвернулся от поэта Ал. Соболева?.. Додумайтесь, если охота.

Привыкшая, надо полагать, смело и умело распоряжаться в ресторане, зав. производством оного не меняла тона и в больнице. Глядя со стороны, можно было утверждать: и здесь ее слово — закон. Всесильная дама, помню, такими словами успокаивала свою хныкающую половину, повздорившую с врачом (Леша кричал на врача, тот что-то возражал, «альянс» даже не намечался, врач выскочил в сердцах из палаты): «Успокойся, Леша! А. завтра им даст!» Чувствуете? Она ни на минуту не сомневалась, что недоступный для Соболева профессор бросится в жаркий бой, защищая Лешу. В условном, незримом «поединке» за медицинское обслуживание ресторанная дама, конечно с туго набитым кошельком, одержала над автором «Бухенвальдского набата» блистательную победу. Профессор А. по моему слову никому ничего «не дал» бы! И сама я, в отличие от дамы из ресторана, вела себя с оглядкой, стараясь быть незаметной, стушевывалась, как могла. Самозакованность во имя спасения жизни Александра Владимировича, разве неясно? Только ради этого подставляла себя под удары, чтобы ни один из них не коснулся израненного тела и души моей родной «кошки» («кошки» — об этом потом).

А после Леши был Дото, грузин, литератор, как он представился. По совместительству - владелец то ли огромного мандаринового сада, то ли плантации. Уж не для нас ли был разыгран спектакль подготовки его к операции, в котором участвовал он сам, приставленный к нему врач К. и хирург С. Дото для чего-то заверил нас, что оперировать его будет тоже С. Мы к этому факту отнеслись вполне равнодушно: какое нам дело, кто его будет оперировать?

Без всякого интереса, с полнейшим безразличием - своих забот хватало - смотрели мы, как под личным контролем хирурга С. Дото готовится к операции. И лишь тогда, когда его увезли на каталке в операционную, кто-то из любопытных больных, уже ходячих, сообщил, что к операционному столу встал Сам.

Не понимаю, зачем врачам - людям взрослым - понадобились все эти предоперационные уловки и ухищрения, адресованное нам дешевое представление - червячная возня? Разве что у проф. А. зашевелилось внезапно им же самим полузадушенное чувство совести, неловкости перед Соболевым? Так думала я тогда и, как станет ясно чуть ниже, - ошибалась.

Поразмышляйте и догадайтесь сами, какими путями попал в операционную именно этой больницы и опять же в руки проф. А. некий житель Грузии по имени Имери, торговый работник (очередные соседи по палате заполняли «анкету» без наших понуканий, добровольно и с хвастовством). Хвала Всевышнему, что поместили его в нашу палату за три дня до выписки Александра Владимировича, не то он доконал бы нас обоих. Сопровождавшие его в Москву жена и сын устроили в палате подобие временной стоянки цыганского кочевья: что-то поставили, что-то, как им удобно, повесили, что-то разостлали на полу - чувствовали себя, я вспоминала ресторанную даму, так же привольно.

Существуют ли на свете хирургические отделения, где на полу, возле коек в палатах - пространство-то небольшое, даже весьма ограниченное - находятся днем посторонние люди с улицы, они же ночуют здесь на собственных узлах и чемоданах, в верхней одежде и обуви?! И если таковых нет в природе сегодня, то в декабре 1983 г., в н-ской столичной больнице такое отделение было, жило, функционировало - запакощенная станция в захолустье, переполненная людьми и поклажей... В этой, без прикрас, вокзальной обстановке я опасалась самой прозаической заразы от какого-то тряпья, засаленных телогреек и грязных сапог...

Как, чем можно объяснить, что такую «стерильную» обстановку создали в палате, где лежал поэт Ал. Соболев? Не иначе как в знак подчеркнутого к нему уважения. И в доказательство собственного, самих высоких медиков, свинства.

День нашего освобождения из больничной неволи трудно стереть из памяти. По многим причинам. Я покидала это заведение со смешанным чувством избавления и неуверенности. Избавления, во-первых, от недуга, во-вторых, от вынужденного общения с неприятными людьми. Неуверенность вселяло и будущее: вне больницы вся ответственность за окончательное выхаживание Александра Владимировича, за поддерживание его «в форме» ложилась на меня, только на меня лично. А я не была подготовлена к специфическому уходу за таким больным, очень удивлялась, почему же врачи медлят с, казалось бы, нужнейшими инструкциями, почему все еще не напичкали меня разного рода наставлениями - по режиму, диете, уходу? Я, например, не знала, сколько теперь мы можем гулять, сколь велики по расстоянию могут быть прогулки. Ежедневно, реже? Чего не следует делать? Врачи, по сложившейся привычке, помалкивали. И тревога за наше будущее следовала за мной по пятам. Что оставалось делать? Если Магомет не идет к горе... Я достала блокнот и села за составление вопросника, который решила предложить зав. проктологическим отделением. Вопросов набралось, хорошо помню, девятнадцать. Я пошла к С. Он меня принял сразу, даже без каких-либо отговорок, ссылок на занятость. Это удивило, так как было непривычно. Не переставала я удивляться и во время нашей беседы, беседы без эмоций. Так человек работает с компьютером: вопрос - ответ, вопрос - ответ. Когда список вопросов был исчерпан, мне почему-то показалось, или мне этого хотелось, что услышу такие вот слова: «Обязательно покажитесь нам через месяц (два, четыре, год, не знаю)». Приглашения, которое следовало воспринять не как часть этикета, а как непременную обязанность хирурга контролировать состояние им прооперированного, увы, не последовало. Нас просто выставляли за дверь. И готовность, с которой принял меня С., объяснялась очевидно тем же: поскорее от нас отделаться.