Олег Смыслов - Котовский. Робин Гуд революции

— Роскошно жилось польским панам на земле Украины, — качнул головой Василаки при выходе из парка.

— Жили, пока наши деды да прадеды прозябали, — согласился Котовский. — Теперь пришел наш черед жить по-человечески, свободно, равноправно…

К воротам парка подходили в четком строю пионеры. Впереди отряда отбивали гулкую дробь два барабанщика. Завидев Котовского, стриженная «под мальчика» юная смуглянка, возглавлявшая отряд, голосисто подала команду:

— Почетному шефу пионеров, красному полководцу Котовскому Григорию Ивановичу — пионерский салют!

Барабаны забили громче, зазвучала труба горниста, пионеры, печатая шаг, вскинули над головами полусогнутые руки, дружно и молодо прокричали:

— Салют! Салют!

Котовский взволнованно глядел на маршировавших юнцов, и едва уловимая улыбка блуждала на его плотно сжатых, волевых губах.

Василаки стоял рядом с Котовским, держа руку у козырька фуражки, и с трудом сдерживал охватившее его волнение. Глядя на задорные лица пионеров, на их пламенные галстуки, он мысленно представил себе, в каких условиях живет и растет его сынишка, оставленный в Бессарабии вместе с женой и престарелой матерью в дни поражения Хотинского восстания.

— Молодцы пионеры, — гордо сказал Котовский, когда отряд скрылся в глубине парка. — Это наша смена, Василаки, которую мы обязаны растить, пестовать и воспитывать в военно-патриотическом духе. Это им, юным и задиристым, предстоит принять из наших рук боевые знамена революции и довести до конца дело строительства социализма.

Василаки молча кивал головой, думая о чем-то своем…

Проводив Котовского до крыльца штаба корпуса, в этот предвечерний час Василаки долго еще бродил один по улицам Умани, а Котовский работал в штабе, решая со своими помощниками административные и хозяйственные вопросы, связанные с большой жизнью вверенного ему партией и народом крупного кавалерийского соединения.

Остаток дня Котовский провел с Василаки в своем тесном семейном кругу за вечерним чаем.

— Почему бы тебе не остаться в кадрах, друг мой? — уговаривал Котовский Василаки, прихлебывая чай из блюдечка. — Ты кавалер ордена Красного Знамени, рослый, статный, немного подучишься и, гляди, примешь эскадрон, а то и дивизион.

— Нет, Григорий Иванович, — уклончиво отвечал Василаки. — Лучше будет, если я уеду в Ободовку, поближе к Днестру. В коммуне я больше принесу пользы. Я люблю пахать землю, растить хлеб, Григорий Иванович, — вздохнул мечтательно Василаки. — Мой покойный отец, когда я был еще подростком, основательно обучил меня сельскохозяйственной премудрости. А случись что, — стиснул в руке эфес сабли, — так я первый возьмусь за оружие…

Котовский не стал убеждать Василаки, понимая его тоску и по семье, неведомо где мыкающей горе по ту сторону Днестра, и по земле-кормилице, по которой истосковались его большие и сильные руки.

— Ну что же, — примирительно коснулся Котовский плеча Василаки. — Коммуна сегодня тоже фронт, и такие люди, как ты, тоже нужны этому фронту…

А часом позже, когда гость уснул в столовой на жестком диване, Котовский уединился в своем домашнем кабинете. При свете настольной лампы, затененной зеленым абажуром, он снова, как и вчера, вносил новые пометки в свой настольный блокнот.

Перечень задач, которые ставил перед собой комкор в этот вечер, был обширен и многообразен. Перелистывая листок за листком, он крупным, размашистом почерком сильного человека записывал: «Проверить время сбора 3-й Бессарабской и 9-й Крымской дивизий по боевой тревоге; максимально повысить состояние боевой и политической подготовки в дивизиях; обязать политработников всех звеньев корпуса повысить политико-моральное воспитание личного состава (отметить случаи пьянства, сквернословия, потери бдительности часовыми на посту, пререканий между красноармейцами и младшими командирами); убедить в личной беседе заслуженных командиров-ветеранов остаться в кадрах для обучения и дальнейшего прохождения службы в корпусе; организовать в Бердичеве проводы демобилизуемых бессарабцев-котовцев в Ободовку; проверить, как идут строительство, ремонт и оборудование казарм и конюшен в Тульчине». [В те дни нижние этажи казарм города Тульчина были заняты под конюшни, а на вторых находились общежития красноармейцев, оборудованные деревянными нарами].

Выполнению каждой задачи комкор ставил определенный или предположительный срок исполнения. Задумываясь над сущностью той или иной задачи, он мысленно формулировал ее, глядя на абажур настольной лампы, затем склонялся над блокнотом и записывал.

Покончив с записью стоящих перед ним задач, комкор встал, напружинил мышцы рук, ног, снова сел и внимательно стал перечитывать и делать поправки в проекте приказа о перестройке физической подготовки бойца и коня в частях корпуса.

Только поздним вечером, когда настенные часы мелодично отсчитали одиннадцать ударов, Котовский, верный личному распорядку дня, собрал и запер в ящик стола бумаги, завел будильник, погасил свет и здесь же, в кабинете, отдался на своем спартанском ложе крепкому, здоровому сну.

Так прошел еще один рабочий день комкора — легендарного полководца, предводителя и организатора грозной конницы Красной армии. Сильный, энергичный, волевой, преисполненный творческих замыслов и жажды кипучей деятельности, он отдыхал под воздействием волевого самовнушения, что сон является всего лишь зарядкой для продолжения труда, без которого жизнь считал пустой и бессмысленной.

Над зубчатой вершиной дальнего леса всходила луна. Теплое небо обволакивало засыпавшую Умань тишиной и покоем. Только за полуоткрытыми окнами квартиры, в глубине двора, в бревенчатой конюшне, бодрствовал в одиночестве, изредка вздыхая и всхрапывая, добродушный рыжий Орлик, боевой конь Котовского».

Протокол вскрытия М. В. Фрунзе

Анатомический диагноз. Зажившая круглая язва двенадцатиперстной кишки с резко выраженным рубцовым уплотнением серозного покрова соответственно расположению упомянутой язвы. Поверхностные изъязвления различной давности выхода желудка и верхней части двенадцатиперстной кишки. Фиброзно-пластический перитонит в области выхода желудка, области печеночно-двенадцатиперстной связки, области слепой кишки и области рубца старой операционной раны правой подвздошной области. Острое гнойное воспаление брюшины. Паренхиматозное перерождение мышцы сердца, печени, почек. Ненормально большая сохранившаяся зобная железа. Недоразвитие (гипоплазия) аорты и крупных артериальных стволов. Рубец стенки живота в правой подвздошной области и отсутствие червеобразного отростка после бывшей операции (1916 г.).