Самуил Лурье - Литератор Писарев

Направляясь на следующее свидание, Варвара Дмитриевна готовилась порядком разбранить сына, как он и заслуживал. Не так уж давно оставил он провинцию, вполне мог и сам сообразить, какое действие произвело бы на обитателей Новосильского уезда Тульской губернии (где все знают о других всё) подобное письмо, обращенное к благовоспитанной девице из хорошего дома. При всем своем хваленом эгоизме, и даже если правду говорил он тогда, в шестьдесят первом, признаваясь, что никого не любит (кроме Раисы, однако же, кроме Раисы! — и не забыть до самой смерти, как он имел dureté de coeur[17] написать: «Все остальные люди, ты, Верочка, папа, Благосветлов, Жуковский, доставляют мне больше или меньше удовольствия, и я сообразно с этим люблю с ними бывать»!), при всем пренебрежении к приличиям (условным, да! но общепринятым!), он все-таки не имел права забывать, что Вера ищет места гувернантки, что Иван Иванович все еще не утвержден (а должность мирового судьи — это не только полторы тысячи, совершенно необходимые; это еще и положение в обществе, каким бы мизерным оно ни казалось отсюда, из Петербурга); что всю зиму Варвара Дмитриевна жила уроками, которые давала дочерям окрестных помещиков, а кто же отпустит в Грунец своего ребенка, случись какой-нибудь скандал… Она хотела en toutes lettres[18] сказать сыну, что он не смеет играть репутацией семьи, что его арест и заключение и без того достаточно отяготили их жизнь; наконец, что и свою воображаемую избранницу он компрометирует, делая предметом насмешек и сплетен…

Ничего этого она не сказала. Еще по дороге к комендантскому дому, где состоялось свидание в этот раз, плац-адъютант Пинкорнелли предупредил Варвару Дмитриевну, что Митя не так здоров, целыми днями сидит на постели, опахнувшись шинелью, почти ничего не ест, хотя кушанье ему доставляют домашнее, прямо из квартиры одного офицера, и подвержен припадкам беспричинной раздражительности («На днях выгнал от себя отца Василия: обозвал шпионом и выгнал, и еще книжкой в спину ему запустил; счастье, что не попал, и счастье, что отец Василий такой человек: не пожаловался генералу; много неприятностей мог иметь Дмитрий Иванович. Вы уж урезоньте его, что ли: ведь беды наживет»).

И когда Варвара Дмитриевна услышала пронзительный, напряженный голос сына, увидела, как он взмахивает руками не в такт речи и осклабляется ни с того ни с сего, словно какие-то пружины в нем срываются с крючков, — приготовленная нотация вылетела у нее из головы.

Он чуть не с порога спросил, по каким дням приходит почта в Новосиль, и Варвара Дмитриевна не решилась даже сознаться, что не отправила злосчастного письма. Вместе принялись они рассчитывать, когда следует ожидать ответа. Выходило, что не ранее как дней еще через десять, и то если Вера увидится с Лидой сразу же после почтового дня.

— Вряд ли она напишет прямо на твое имя. Ответ, конечно, придет через Верочку. Если побоишься принести, то, по крайней мере, запомни слово в слово, тут важна малейшая черточка. Но лучше принеси. Ежели Иван Федорович будет на дежурстве, он позволит.

Осторожные расспросы о здоровье он прервал гневным восклицанием, от новостей отмахнулся и без всякого перехода заговорил о Раисе. Он хотел знать о ней как можно больше, он хотел непременно видеть ее карточку. И Гарднер тоже его интересовал.

— И нечего удивляться, подозревать и трусить. Все это прошло, прошло насовсем. Просто любопытно посмотреть со стороны. Как если бы я был актер, играл в пьесе. Роль моя кончена, все реплики сказаны, я ушел со сцены, можно смывать грим, — но представление-то еще идет, как же не взглянуть из-за кулисы, что сталось с прочими действующими лицами, ради чего я лез из кожи вон и надрывал горло? Напиши ей тотчас, сегодня же, я прошу. А чтобы она ничего такого не возомнила, намекни — да прямо скажи — что у меня теперь другая героиня. Не забудешь?

Она все обещала, — лишь бы он не сердился, — и все исполнила, даже карточку Раисы, присланную из Москвы, пронесла через десять дней в комнату для свиданий. Сын долго-долго не выпускал из рук этот кусок твердого гофрированного картона, и тогда Варвара Дмитриевна, решившись, произнесла:

— Лида благодарит за честь. Она сказала Вере, что при встрече с нею ты увидишь, что она тебе не пара, и разочаруешься. Она много слышала о Раисе и уверена, что ты до сих пор ее любишь. Говорит: я ее осуждаю за поступок с Дмитрием Ивановичем, но мне до нее далеко.

Сын просиял и положил карточку Раисы — изображением вниз — на стол.

— Все это на словах? Сама не написала? Что же — умно. Исключительно благоразумная девица — наша Лидия Осиповна. Ей-богу, из нее выйдет толк.

Сказано было как будто с насмешкой. Варвара Дмитриевна обрадовалась и очень кстати, как ей показалось, добавила несколько слов о приличиях и репутациях. Сын ничего не возразил, и она переменила разговор шуткой:

— Я полагаю, наследник разделяет твои воззрения на брак. Уж наверное женится не по страсти. Однако ему внушили необходимость observer les convenances[19].

— Какой еще наследник? — хмуро спросил сын.

— О господи, совсем забыла рассказать. Великий князь Николай Александрович помолвлен с принцессой датскою Дагмарой. Император сообщил об этом князю Суворову телеграммой из Дармштадта…

— А князь Суворов, стало быть, немедленно приказал в честь этого исторического события ровно сто один раз выстрелить из всех имеющихся орудий над самым моим ухом. То-то мне вчера и сон весь перебили. Стены дрожали так — я думал, развалятся.

— И у меня в комнате стекла тряслись и звенели, я не спала и думала о тебе. Но и радовалась, потому что теперь-то уж, без сомнения, последуют большие милости.

— Посмотрим.

О Лиде в этот раз более не говорилось. Однако через неделю Варваре Дмитриевне пришлось унести из крепости в башмаке еще один бумажный шарик.

Это опять оказалось письмо, и опять к заочной невесте, Варвара Дмитриевна переписала его, как и первое, в двух экземплярах и надежно спрятала: чтобы не пропало, если с нею что случится; и если в будущем веке понадобится жизнь Писарева, то чтобы не выдумывали зря, но излагали, как было.

«Милостивая государыня, Лидия Осиповна!

Я получил Ваш ответ, и если Вы позволите выразить Вам о нем откровенно мое мнение, то я Вам скажу, что нахожу его вполне благоразумным. Другого ответа я и не ожидал, и если бы я считал Вас за девушку, способную броситься на шею к совершенно незнакомому человеку, то я бы никогда не сделал Вам предложения. Осмелился я написать к Вам не для того, чтобы получить Ваше согласие, — на что оно мне в настоящую минуту? Что бы я с ним стал делать в моем теперешнем положении? Я написал единственно для того, чтобы заинтересовать Вас странностью этого поступка, и чтобы Ваше возбужденное любопытство заставило Вас отложить на год или на полтора окончательное решение Вашей участи, то есть свадьбу с каким-нибудь невеселым туземцем. Мое предложение было и навсегда останется делом совершенно серьезным, но я заранее был уверен, что получу отказ, и заранее знал, что я отвечу на этот отказ. Отвечу я вот что: до поры до времени, Лидия Осиповна, будем добрыми друзьями; потом, когда увидимся, будем говорить долго, серьезно, но совершенно откровенно, как люди, положительно собирающиеся заключить между собой очень важные условия; а потом — что Бог даст. Вы не думайте, пожалуйста, что я, пленившись рассказами maman и Верочки, пылаю к Вам мечтательною страстью и воображаю Вас себе, как что-то необычайное. Ничуть не бывало. Никакой страсти я не чувствую, и ничего необычайного я не ожидаю и не ищу. А думаю я просто, что Вы — такая девушка, которой не тяжело и не скучно будет жить со мной, которая сойдется как нельзя лучше с моим семейством, и которая доставит мне столько счастья, сколько всякий порядочный человек может требовать себе в жизни.